Возвращаясь из архива, я заглянул к Старроу.
– Замечательно, что ты пришел, – воскликнул он, завидев меня. – Есть кое-что для тебя.
– Сообщение от UTU?
Это был криптоним Уиттена.
– Да, и даже не через Португалию, представь себе, через Данию, и очень свежее: отправлено девятнадцатого июля.
– Можно узнать, откуда?
Старроу замялся на минутку, но потом рассмеялся и похлопал меня по плечу.
– Ну, ты нам не навредишь, – сказал он, довольный собственной шуткой. – Из Хиросимы. Он находится сейчас там и работает на заводе «Маомото-Ниэсака». Знаешь, это там, где производят реактивные авиадвигатели.
– Хиросима? Где это?
– Не знаю, но кажется, что на Хондо[144]. Это портовый город.
– Спасибо большое.
Я попрощался и вышел, думая, что старый Уиттен обрадуется весточке о сыне. Официально Сато был торжественно похоронен как жертва налета во время немецкого блица.
Дома уже был Грэм, которого я пригласил на более роскошный, чем обычно, обед по случаю подписания предварительного контракта с акционерным обществом «Райт и Карелл», куда я поступал в качестве инженера-конструктора. Толстяк сиял сегодня даже сильнее, чем обычно. Его глаза, словно вставленные в розовый глобус драгоценные каменья, вращались, полные лучезарного удовольствия. Придвигая к себе после десерта сахарницу, он начал:
– Слушайте, молодой человек.
Мне очень не нравилось это паясничанье.
– Вы будете в восторге, – сказал он, надуваясь еще больше.
Но вдруг сдулся и, старательно помешивая кофе, сказал:
– Завтра наступит первый день новой эры. Атомной эры.
– Что вы говорите?
– Завтра, шестого августа, закончится старая эпоха, – повторил он, поднимая чашку. Прервался на глоток кофе. И, отставив чашку, закончил: – Уже решено… организовано… уже произошло. Мои атомы взойдут над Японией.
– В самом деле?! – почти закричал я. – Над Токио?
– Нет, над Хиросимой.
– Что?
Грэм наслаждался выражением моего лица. Он важно отодвинулся от столика, достал пузатый портфель и, отыскав зеленую карточку, сложенную книжечкой, подписал ее и вручил мне:
– А это вам бесплатный билет на представление.
– Как это, мы туда летим?
– Никуда не летим. Вы все сможете наблюдать здесь, в Лондоне, через авиационный телевизор.
Я овладел собой.
– Это невозможно, – сказал я, – это исключено.
– Что невозможно?
– Нельзя это бросать на Хиросиму, это…
– О, в самом деле? А почему? Вы стали вегетарианцем? – Грэм пребывал в прекрасном настроении.
– Потому что там наш человек, – гневно закричал я.
– Как это – наш?
– Наш агент; как раз сегодня пришло от него сообщение; нужно его как-то предупредить.
– Эй-эй, вы с ума сошли? Хотите предупредить японцев?
– Не японцев. – Я встал, потому что уже попросту не мог дальше разговаривать с этим самодовольным счастливцем. – Когда это должно произойти?
– Завтра, в районе полудня, но нужно прийти до одиннадцати; адрес там указан.
– А мой полковник знает об этом? Он там будет?
– Да. Вы ведь не единожды видели меня у него. – Он многозначительно подмигнул мне.
Я выбежал из комнаты. Автобус ехал слишком медленно, я выскочил из него и взял такси. Я был словно в трансе – душевно страшно возбужденный, внешне совершенно спокойный. Полковника в бюро уже не было; хорошо, что я задержал такси.
Я поехал к нему в Лейтон. Уже издалека я увидел его голову над живой изгородью – большими ножницами он подрезал ветки, и те сыпались на песок.
Я заплатил таксисту и пошел по гравийной дорожке.
– Добрый вечер, господин полковник, – начал я. – Я был в бюро, но мне сказали, что вы уже ушли.
– Как видите, перестраиваюсь на мирную службу.
Его голова показалась мне удивительно светлой и чуждой на фоне заросших зеленью стен виллы. У него были гладкие волосы, словно отлитые из металла пепельного цвета, в которых посверкивали нити цвета старого серебра.
– Господин полковник…
– Прошу вас, проходите. – Он проводил меня в открытые стеклянные двери веранды, над которой шлейфом нависали листья.
Мы уселись в пахучей тени.
– Господин полковник, Грэм, который живет у меня… вы ведь знаете об этом, правда? Так вот, он наконец выдал свою великую тайну. Вы, наверное, уже знали об этом раньше. Они собираются бросить атомную бомбу на Хиросиму, а там наш человек, вы его знаете, Сато Уиттен – UTU.
– Да, я знаю об этом. – Полковник угостил меня сигаретой, поднес огонек.
– Так вот… господин полковник, я уже все сказал. Нужно что-то сделать. Я понимаю, что отменить бомбардировку невозможно, потому что один человек в такой ситуации ничего не значит, но это моя обязанность.
– Вы наверняка ориентируетесь в деле так же хорошо, как я. У нас в запасе неполных сорок часов, не так ли?
– Да, действительно, я попытался разработать план, но тут возникают большие трудности. У него нет радиостанции – точнее, у него нет ее при себе, – и использует он ее редко, чтобы не засветиться. А предупредить его можно, видимо, лишь по радио.
– Существует какая-то односторонняя связь, мне кажется, на определенной волне?
– Да, Старроу сказал мне, что два раза в месяц, причем дни меняются по календарному ключу, и ближайшая передача выпадает на утро шестого августа…
– Так-так, извините, я отлучусь на минутку.
Полковник ушел в дом. Я долгую минуту сидел в одиночестве, наблюдая за тем, как растет валик пепла на сигарете. Наконец выбросил окурок за балюстраду, когда раздались шаги.
– Боюсь, мы не сможем дать радиограмму, – сказал он, садясь.
Он снова подвинул мне сигаретницу.
– Вообще нельзя посылать никакие радиограммы в Японию, до того момента…
– Ах, даже так…
– Да.
– Конечно, и речи не может быть о том, чтобы отправить туда человека, я имею в виду парашютиста?
– Официального запрета нет, но вы сами, наверное, понимаете…
– Значит, и командировка?..
– Да, вы же понимаете.
Наступило долгое молчание.
– Это вы нашли… Уиттена?
– Да. И… вчера был у его отца.
Полковник отодвинулся в глубь плетеного кресла.
– Грэм дал вам пропуск на шестое?
– Да.
Он снова замолчал на минуту.
– Вы знаете, выполняя нашу работу, мы часто, казалось бы, поступали в соответствии с собственными убеждениями. Вам повезло больше, чем мне, и вам не требовалось принимать немедленных решений, в результате которых приходилось жертвовать некоторым количеством людей… для проведения необходимого тактического начинания. Если вы поразмышляете, то придете к выводу, что существуют жесткие законы, которые обязывают нас выполнять их. Каждое действие множества людей, особенно во время войны, создает что-то, что я назвал бы большой, медленно двигающейся машиной. Когда же она разгонится, отдельные личности не смогут задержать ее, а иногда, как бы странно это ни звучало, вообще никто не сможет этого сделать. Я скажу вам, что думаю о Хиросиме. Это часть американского плана. Но не тактического плана, плана войны с Японией, потому что – хоть атомная бомба, несомненно, ускорит конец этой борьбы – речь здесь идет не об этом. Это не только атака на японский город, но эксперимент, который является частью уже начинающегося развития послевоенной стратегии. Это должно стать угрозой для других – отсюда двойная необходимость проведения этого удара для Америки. Мы же являемся только наблюдателями. Это во-первых. А во-вторых, речь идет об уничтожении большого города. Вы наверняка можете лучше представить себе это – ведь вы видели действие такого оружия в Штатах. Будет снесен город с населением в четверть миллиона. Думаю, что еще одна несправедливая смерть ничего не добавит к этой катастрофе.
