– Да.
Он снова замолчал на минуту.
– Вы знаете, выполняя нашу работу, мы часто, казалось бы, поступали в соответствии с собственными убеждениями. Вам повезло больше, чем мне, и вам не требовалось принимать немедленных решений, в результате которых приходилось жертвовать некоторым количеством людей… для проведения необходимого тактического начинания. Если вы поразмышляете, то придете к выводу, что существуют жесткие законы, которые обязывают нас выполнять их. Каждое действие множества людей, особенно во время войны, создает что-то, что я назвал бы большой, медленно двигающейся машиной. Когда же она разгонится, отдельные личности не смогут задержать ее, а иногда, как бы странно это ни звучало, вообще никто не сможет этого сделать. Я скажу вам, что думаю о Хиросиме. Это часть американского плана. Но не тактического плана, плана войны с Японией, потому что – хоть атомная бомба, несомненно, ускорит конец этой борьбы – речь здесь идет не об этом. Это не только атака на японский город, но эксперимент, который является частью уже начинающегося развития послевоенной стратегии. Это должно стать угрозой для других – отсюда двойная необходимость проведения этого удара для Америки. Мы же являемся только наблюдателями. Это во-первых. А во-вторых, речь идет об уничтожении большого города. Вы наверняка можете лучше представить себе это – ведь вы видели действие такого оружия в Штатах. Будет снесен город с населением в четверть миллиона. Думаю, что еще одна несправедливая смерть ничего не добавит к этой катастрофе.
– Но это ведь не математика! А кроме того, это наша бомба, и он должен погибнуть от нее… Наконец, ждать эти два дня, не имея возможности ничего сделать, и еще смотреть на это – нет, это слишком похоже…
– Я прекрасно вас понимаю. Вы считаете себя ответственным, потому что именно вы направили Уиттена на этот путь. Но вы ошибаетесь. Это фиктивная ответственность. Ни в ваших, ни в чьих-либо других силах что-то сделать. Изменить. Подумайте об этом, и я уверен, что вы согласитесь со мной. Вы прекрасно знаете, сколько наших солдат было убито именно нашими бомбами и снарядами, а что касается агентов, напомню только историю с восемью…
– Да, но я предупреждал вас тогда, что считаю это плохим планом. Мы тогда принесли в жертву человека в Германии. Но это был приказ сверху.
– Вы предупреждали, но я не мог с вами согласиться. Потому что был приказ. А сейчас, как ваш начальник, – полковник встал, – я приказываю вам спокойно обдумать все это дело и не предпринимать никаких шагов без обсуждения со мной.
Я кивнул, вставая.
– Да, господин полковник, к сожалению, чем правильнее ваши слова, тем хуже для меня и для всех.
Он проводил меня к выходу.
– А вы знаете, – сказал он, задержав меня у калитки, – я хотел предложить вам очень интересное дело… Нам понадобятся в Германии люди наблюдательные, лучшие специалисты, причем именно теперь, когда началась оккупация.
Я покачал головой:
– Вы сами понимаете, что меня это уже не интересует.
Он молча пожал мне руку.
Перед зданием стояло уже несколько десятков автомобилей – одного взгляда было достаточно, чтобы понять: это элита изысканных машин. Больше всего было американских – последние модели «бьюиков» и «шевроле». «Крайслер» Грэма, на котором он приехал, казался скромным на фоне этих сияющих, как майолика, гигантов из стекла и стали. Документ мой был учтиво, но внимательно проверен. Я прошел вслед за Грэмом по длинному, устланному пурпурным ковром коридору. За поворотом находились большие белые двери, перед которыми дежурили несколько джентльменов с мощными челюстями. Нас попросили немного подождать. Какой-то смущенный механик в халате, со стеклянной банкой в руках, скрылся за портьерой. Наконец нас впустили.
Небольшой зал был уставлен креслами, которые подковой спускались к экрану пепельного цвета. Его матовая прямоугольная плита занимала всю стену. За нами вошли несколько высших офицеров – даже в глазах зарябило от орденов и погон. Я заметил сидящих в первых рядах министров правительства, и мне показалось, что узнаю тучную фигуру Черчилля, склонившегося к какому-то генералу. Но нас уже заботливо усаживали в кресла, обтянутые красным плюшем; таким же материалом был задрапирован весь интерьер. Свет погас, только зеленые трубки неона мерцали вверху, а над экраном вспыхнул красный треугольник. Заскрипели кресла, в которые поспешно усаживались припоздавшие, а на подиум под экраном вышел офицер.
– Прошу вашего внимания, – сказал он. – Бомбардировщик, который сбросит бомбу, через несколько секунд после этого сбросит также передающую телевизионную аппаратуру на двух парашютах. Так что можно будет наблюдать детали взрыва по мере того, как аппарат будет спускаться на землю. Однако не исключена такая возможность, что взрыв уничтожит его слишком быстро, так как он неуправляемый. В этом случае, конечно, передача прервется.
Он поднес к глазам часы и отступил к стене. Последняя лампочка над экраном покраснела и погасла. Наступила полная тишина. Через минуту экран засветился очень бледным, фиолетовым светом. Отдельные узкие полосы плыли вниз. Потом они начали расщепляться, они рвались, но под ними показывались новые слои пара: это были высокие клубящиеся дождевые тучи, медленно меняющие свою форму. Вдруг картинка на экране дрогнула, закрутилась, и облака разошлись. Внизу лежало море, черное и гладкое, как плита порфира. Над ним расположились низко летящие облака, растянутые ветром, как кисти странных цветов.
В верхнем углу экрана показалась изрезанная береговой линией суша, желто-бурая, очерченная беловатым контуром. Изображение ненадолго задрожало, и берег поплыл по середине экрана, разделяя его поверхность на две части. До этой минуты стояла полная тишина: я слышал лишь непрерывное покашливание соседа, который жарко дышал мне в шею, – но тут раздался треск как бы включения исполинского контакта, и весь зал заполнил плывущий из невидимых динамиков мягкий, глухой звук моторов. Усилился, затем ослаб. И появился город.
На черной поверхности моря показалось три длинных, грязно-белых полуострова, прямоугольных, как раздвинутые клавиши. Дальше, уже на суше, виднелась густо расчерченная извивающимися белыми трещинами поверхность города. Тонкие улицы делили серый улей построек на густо заполненные зданиями соты. Кое-где по крышам скользили небольшие тени облаков, которые плыли на значительной высоте, но под самолетом. Теперь изображение начало вращаться: залив с выдвинутыми в океан молами медленно уходил в сторону, все большая часть города оказывалась под самолетом. В однотонный колорит строений глубоко проникали извилистые черные змейки заливов, охваченные с двух сторон белесыми губами бетона. Гул, наполнявший зал, усилился и сделался тоньше. Вдруг раздался сильный треск, и очень рельефно, словно перед экраном, полетел черный пузатый предмет, который несколько раз кувыркнулся и мгновенно оказался внизу. Я почти потерял его из виду, а он вдруг распустился рядом с перистым облачком белым шаром. Это был парашют с бомбой.
