– Где живешь? – спрашиваю.
– Нигде.
– Ясно. Не хочешь отвечать, не надо.
Для начала я проверяю ее регенерационные батареи. Почти полные, а это самое главное. Минут через двадцать на самом деле будет здорова. Скорее всего, у нее разрыв кишечника, если она имеет кишечник. Ну, и всякая другая мелочь. Не могу сказать точно, потому что я не знаю ее внутреннего дизайна. Отправляю ее в ванную комнату и там запираю. Умоется и полежит на кушетке. Мне посторонние не нужны.
Я включаю свет в операционной. Это небольшая комната с зеркалами. Зеркала нужны потому, что чаще всего мне приходится оперировать на самом себе. Это не так уж просто, как может показаться, и не только потому, что в зеркале лево превращается в право (давно уже пора раскошелиться на электронные зеркала, с прямым отражением). Это сложно потому, что, оперируя на некоторых внутренних органах, можно на время отключиться, тогда могут произойти всякие неприятности. Но я ведь знаю, что делаю.
Для начала я сдираю майку, покоробившуюся от засохшей крови, и считаю дырки, уже затянувшиеся мягкой розовой плотью, которая пока что выглядит очень нездорово. А ведь умеют стрелять, подлецы. Прострелили в семи местах. Пять из семи ранений – в правую половину грудной клетки. Представляю, в каком сейчас состоянии легкое. Одно ранение в горло, одно в плечо. Последние два уже затянулись сами собою до такой степени, что о них можно забыть. Вот на них и ушел основной заряд батареи.
Прежде, чем заняться легким, нужно сменить батарею. Старая практически пуста. Я не менял ее уже четыре месяца. На самом деле, при моей профессии, это непростительная небрежность. Такая батарея, как у меня, на семь гигатом, считается очень хорошей. Людям, живущим нормально, такой бы хватило на десятилетия, если не на всю жизнь. Конечно, есть и намного более мощные батареи, но их ставят себе только богатые пижоны, совсем не для дела, а только из хвастовства. Хорошие батареи прилично стоят; чтобы купить еще одну семигигатомную, мне едва хватит гонорара за сегодняшний бой. Значит, я снова окажусь на мели.
Итак, первым делом нужно сменить батарею, решаю я. Далеко не лучший вариант действий. Если я сразу займусь своим легким, заряда может просто не хватить операцию. Тогда я останусь без легкого, с развороченной грудной клеткой, и с телом, неспособным восстановиться. Это верная смерть. Но, если я выну батарею сейчас, то заживление моих внутренних повреждений сразу же прекратится. Если я потеряю сознание в этот момент, то, скорее всего, автоматически окажусь на том свете. Лучшим вариантом было бы найти помощника, чтоб подстраховал, но времени в обрез. Мне практически нечем дышать, поэтому приходится страшно спешить. Решено: вначале батарея, а потом займемся легкими. Работенка не из легких, особенно при сильном кислородном голодании. Мой последний источник кислорода (тот, что в поджелудочной) уже включен, но работает с половинной нагрузкой; в таком режиме его хватит еще на полтора часа. Недостаток кислорода замедлит заживление, но с этим я уж ничего не поделаю. Начнем со щеки. Я быстрым движением разрезаю левую щеку от глаза до уха, потом срезаю мягкие ткани, так, что они отвисают вниз, и обнажаю лицевую стенку гайморовой пазухи. Тонкая розовая костяная пластинка. Свеженькая, как под топором мясника. Я поддеваю ее толстой иглой и нажимаю. Игла гнется. Черт! Эта кость каждый раз прирастает крепче, чем нужно. Ничего не могут сделать качественно. Что не купи, сплошная халтура. Я беру из ящика с инструментами кухонный нож и вставляю его концом в щель между костями. Ну наконец-то! Пластинка отодвигается. Она у меня съемная, как и у большинства современных людей. Пустота гайморовой пазухи – идеальное место для размещения регенерационной батареи. Поэтому чаще всего батарею располагают именно здесь. Хотя могут вставить и куда угодно, почему бы и нет?
Сняв пластинку полностью, я вытаскиваю батарею. Это самый опасный момент операции. Батарею отключена, и это значит, что я беззащитен перед инфекцией. Я сразу же чувствую себя хуже, но не из-за инфекции, а потому что совершенно прекратилась работа легких, которая до сих пор едва-едва поддерживалась батареей. Смену батарей рекомендуют производить лишь при полностью здоровом организме, но у меня ведь особый случай. Когда-нибудь эти особые случаи меня угробят. Я задумываюсь о том, что весь гигантский прогресс человеческой мысли за последний, скажем, миллион лет пошел коту под хвост, если мы не способны обеспечить себе даже элементарную ежедневную безопасность. Раньше нас имели на ужин саблезубые тигры, потом нас резали всякие разбойные варвары, теперь нас убивают бандиты и автокатастрофы. Ну и плюс другая приятная мелочь, о которой не стоит вспоминать.
Оказывается, я уже несколько минут сижу, упершись лбом в зеркало. Мозг полон разноцветной чуши. Жутким усилием воли я заставляю себя сосредоточиться и вставляю все-таки батарею. Она слегка пощипывает, прирастая на новое место. Еще несколько дней она будет давить, потому что все батареи выпускают одинаковыми, а форма гайморовой пазухи у всех разная. У меня, например, снизу две высоких бороздки, и еще бугорок – слишком длинный корень верхнего зуба.
Только сейчас мне приходит в голову, что можно было бы попросить помощи у той девчонки, которая заперта в ванной комнате. Все-таки, она должна быть мне благодарна. Могла бы вставить батарею мне в щеку, это лишь немногим сложнее, чем вставлять ее в пульт видеоплейера. Хорошая мысля приходит опосля, по отношению ко мне это справедливо на девяносто процентов. Ладно. Теперь вставляем пластинку на место. Батарея уже делает свое дело, она так хорошо работает, что даже нагрелась. Кость сразу прилипает. Прилипает так, что в следующий раз хоть молотком выбивай. Еще две минуты уходит на ремонт щеки. Остается небольшой шрам, от которого через час не и следа не будет.
Теперь пора заняться настоящим делом.
Я беру скальпель и делаю разрез сверху вниз вдоль грудины. Затем заворачиваю вдоль четырнадцатого ребра. Не знаю, сколько ребер было у натуральных людей, у меня их по двадцать четыре с каждой стороны. Так гораздо удобнее. Чтобы вскрыть грудную клетку, мне не нужна циркулярная пила: каждое из моих ребер имеет по три или четыре сустава с хорошей подвижностью, можно просто резать по суставным хрящам. Что я и делаю. Пекторалис Минор рефлекторно сокращаются, четыре ребра оттопыриваются кверху, и вот у меня в груди уже приличная дыра, в которую можно легко всунуть руку. Я не беспокоюсь об обезболивании, хотя время от времени некоторые нервы все же пропускают ослабленный болевой сигнал. Это неприятно, но вполне терпимо. Я не беспокоюсь о всякой септике и антисептике (или как там это называлось в классической медицине), это меня не волнует, потому что моя батарея не позволит проникнуть в рану ни единому микробу. Сейчас мой иммунитет равен бесконечности. Я поворачиваю осветитель и смотрю на свое легкое. От него ничего не осталось. Эти клочки больше похожи на рваные тряпки, чем на работоспособную живую ткань. Его придется удалить. В принципе, я еще мог бы оставить примерно треть верхней доли, но это ни к чему. Я буду заменять легкое полностью.
Это нужно было сделать уже давно. С правым легким у меня всегда были проблемы. Оно глючило у меня с самого детства. Да и доставалось ему частенько. Как ни странно, я его еще ни разу не менял. Собственно говоря, это единственный крупный орган, который сохранился у меня от самого рождения. Все остальное модернизировалось, заменялось чем-то или вставлялось заново. Правое же легкое мне рвали раз шесть, не меньше, и каждый раз оно неправильно срасталось. Врачи говорят, что в нем есть скрытый генетический дефект. И все-таки, мне жалко его выбрасывать. Может быть потому, что оно свое, настоящее? Я не знаю. В любом случае ничего не поделаешь. Я вытаскиваю в дыру упругие розовые клочки и отрезаю все по самую трахею. Резать неудобно, потому что не видно, что делаешь, приходится работать на ощупь. Упругая ткань сопротивляется ножу. Поток крови я перекрыл заранее. Давление в аорте выше нормального, излишек крови разливается по всему телу, и моя кожа краснеет. Я выгляжу так, как будто только что вышел из бани. Вот, отрезано. Выбрасываю теплую ненужную массу в таз, она падает, издавая чавкающий звук. Довольно странное ощущение, наверное, я никогда к нему не привыкну. Я имею ввиду не только пустоту в груди. Легкие не рассчитаны на то, чтобы к ним прикасались руками, а трахеи и бронхи не рассчитаны на то, чтобы их тянули изнутри. Несмотря на все достижения медицины, наш организм еще слишком несовершенен.
Левое легкое пока не может работать, из-за разрыва диафрагмы. Разрыв идет во всю ширину, он, конечно же, срастется без проблем, если только правильно сопоставить края. Я пытаюсь прощупать конфигурацию дыры и нахожу несколько свободно свисающих лепестков. На их краях уже появились заметные утолщения: диафрагма пытается срастись без моей помощи, и делает это неправильно. Здесь нельзя ждать, потому что можно получить неработоспособный орган, сплошь состоящий из складок и рубцов. К счастью, края слипаются легко, ремонт диафрагмы занимает у меня всего минут пять или семь. Трудно поверить, что в старые времена починить человека было практически невозможно. Вы могли без проблем отремонтировать автомобиль, компьютер или велосипед, но поломка собственного организма оказывалась для вас фатальной. Это же нонсенс, иначе не назовешь.
