— То-то и дело, господин капитан, — отвечал Бен-Зуф, — что наяву со мною такого не случалось, а только во сне, когда, бывало, привидится, будто я птичка и будто мне перемахнуть через Монмартр все равно, что через свою фуражку перешагнуть. Нет, все это чудно как-то. С нами что-то случилось; мало того, случилось такое, чего ни с кем еще не приключалось. А может, как раз на алжирском побережье такое и бывает?
Гектор Сервадак стоял, словно громом пораженный.
— С ума сойти можно! — воскликнул он. — Так это не сон, не бред!
Но Сервадак не принадлежал к числу людей, способных бесконечно ломать, себе голову над загадкой, которую в этих условиях было очень трудно разгадать.
— Что ж! Будь что будет, — сказал он, решив ничему больше не удивляться.
— Да, господин капитан, — ответил Бен-Зуф, — и прежде всего доведем до конца наше дельце с графом Тимашевым.
За рвом раскинулась лужайка, поросшая бархатистой травой и обрамленная чудесными деревьями, посаженными с полвека назад, — вечнозелеными дубами, пальмами, рожковыми деревьями, смоковницами, между ними росли кактусы и алоэ, а кое-где высились огромные эвкалипты.
Эта защищенная со всех сторон площадка и была выбрана для поединка.
Сервадак окинул беглым взглядом лужайку и, убедившись, что никого нет, сказал:
— Тьфу ты, пропасть! Мы все-таки пришли на наше свидание первыми!
— Или последними, — возразил Бен-Зуф.
— Как так, последними? Да ведь еще девяти нет, — ответил Сервадак, вынимая из кармана часы, которые перед уходом из гурби поставил по солнцу.
— Господин капитан, видите ли вы там, за облаками, этакий белесоватый шарик? — спросил денщик.
— Вижу, — ответил капитан, глядя на еле различимый в тумане диск, стоявший в зените.
— Так вот, — продолжал Бен-Зуф, — этот шарик и есть солнце либо его заместитель по должности.
— В январе месяце солнце в зените, да еще на тридцать девятом градусе северной широты? — вскричал Сервадак.
— Оно самое, господин капитан, и не извольте гневаться, а только оно показывает, что сейчас полдень. Солнце, как видно, сегодня торопится, и я готов пари держать на миску кускуса, что оно зайдет через три часа.
Гектор Сервадак стоял молча, скрестив руки на груди. Затем он сделал полный оборот вокруг себя, что давало ему возможность оглядеть весь горизонт.
— Нарушены законы тяжести! Страны света переместились, — шептал он, — день стал вдвое короче!.. Стало быть, мой поединок с графом Тимашевым откладывается на неопределенный срок! Нет, тут что-то неладно! Это не я спятил, черт побери! Ни я, ни Бен-Зуф.
Невозмутимый Бен-Зуф, из уст которого даже самое необычайное из космических явлений не исторгло бы ни единого возгласа удивления, спокойно смотрел на капитана.
— Бен-Зуф, — обратился к нему Сервадак.
— Слушаю, господин капитан!
— Видишь ли ты здесь кого-нибудь?
— Никого не вижу, господин капитан. Русский отправился восвояси!
— Предположим. Но тогда меня дожидались бы секунданты и, увидев, что я опаздываю, непременно наведались бы в гурби.
— Что верно, то верно, господин капитан!
— Отсюда следует, что они и не приезжали!
— А если не приезжали, то почему?
— Потому что, — и это совершенно ясно, — они не могли приехать. А граф Тимашев…
Не договорив, капитан Сервадак взбежал на скалу, возвышавшуюся над взморьем, чтобы взглянуть, не стоит ли «Добрыня» на якоре в нескольких кабельтовых от берега. В конце концов граф Тимашев мог приехать на место дуэли морем, как и вчера.
Море было пустынно, и тут-то впервые капитан Сервадак заметил, что даже при полном безветрии оно бушует, словно на дне его клокочет вода, кипящая на сильном огне. Ясно, что шкуне было бы трудно бороться с таким совершенно необычным волнением.
Кроме того, — и тоже впервые, — Гектор Сервадак с изумлением обнаружил, насколько уменьшился радиус той окружности, где небо сходится с водой.
И действительно, от наблюдателя, находившегося на вершине этого высокого утеса, линия горизонта должна была бы отстоять километров на сорок. А теперь пределом видимости стало расстояние в десять километров, словно за несколько часов объем земного шара сильно сократился.
— Странно, в высшей степени странно! — сказал Сервадак.
Тем временем Бен-Зуф вскарабкался на верхушку эвкалипта с проворством проворнейшего из четвероруких. С этой высоты хорошо были видны окрестности как в сторону Тенеса и Мостаганема, так и в южном направлении. Спустившись на землю. Бен-Зуф сообщил капитану, что равнина, по-видимому, совершенно безлюдна.
— К Шелиффу! — сказал Гектор Сервадак. — Идем к реке! Там, может быть, мы поймем, что произошло!
— К Шелиффу! — повторил Бен-Зуф.
От лужайки до реки было не больше трех километров; капитан Сервадак предполагал перейти мост, а затем добраться до Мостаганема. Но надо было торопиться, чтобы поспеть в город засветло. Даже сквозь мутный полог туч можно было заметить, как быстро садится солнце, да еще перпендикулярно к горизонту, тогда как в это время года и на широте Алжира оно заходит, описывая плавную кривую. Еще одной загадкой больше!
Шагая по дороге, капитан Сервадак размышлял обо всех этих чудесах. Если в результате какого-то, совершенно небывалого еще явления Земля вращается теперь вокруг своей оси в обратном направлении, если даже допустить, поскольку Солнце стоит в зените, что алжирское побережье передвинулось через экватор в Южное полушарие, то земной шар, по-видимому, не претерпел никаких существенных изменений, во всяком случае в этой части Африки, разве только стал несколько выпуклее. Берег все тот же: крутые откосы, пески и голые скалы, красные, словно от окиси железа. Всюду, куда только хватал глаз, очертания берега остались прежними. Никаких перемен не обнаружилось и слева, к югу, вернее в том направлении, которое Сервадак упорно называл югом, вопреки тому, что восток и запад явно переместились; сейчас уже нельзя было отрицать очевидности — они поменялись местами. В трех лье от берега виднелись отроги гор Меджерды; знакомые вершины отчетливо вырисовывались на фоне неба.
Вдруг сквозь просвет между туч пробились косые лучи солнца и упали на землю. Сомнения быть не могло: дневное светило, взойдя на западе, садилось на востоке.
— Черт подери, — сказал Сервадак, — любопытно все-таки узнать, что думают обо всем этом в Мостаганеме! Что скажет военный министр, когда телеграф сообщит ему: африканская колония так запуталась в проблемах физических, как никогда еще не запутывалась в общественных?
