Было еще и разное другое. Посыл, например; папочка так называл это — мысленный посыл. Только ее посыл оказывался гораздо более сильным, чем папочкин, и у нее никогда потом не болела голова. Но иногда после... вспыхивал огонь.
Слово, которым назывался Плохой поступок, звенело в ее голове, пока она стояла, нервно поглядывая на телефонные будки: пирокинез. "Ничего, — говорил ей папочка, когда они были еще в Портсити и, как дураки, думали, что в безопасности. — Ты — сжигающая огнем, милая. Просто большая зажигалка". Тогда это показалось забавным, она хихикнула, но теперь это совсем не выглядело смешным.
Другая причина, по которой ей не следовало давать свой посыл, — они могут обнаружить. Плохие люди из Конторы. "Не знаю, что они сейчас знают о тебе, — говорил ей папочка, — но я не хочу, чтобы они обнаружили что-нибудь еще. Твой посыл — не совсем как мой, малышка. Ты не можешь заставить людей... ну, менять свое мнение, ведь правда? "Не-еее..."
"Но ты можешь заставить предметы двигаться. Если же они увидят какую-то закономерность и свяжут ее с тобой, то мы окажемся в еще большем переплете, чем сейчас".
ТУТ НУЖНО УКРАСТЬ, А КРАЖА — ТОЖЕ ПЛОХОЙ ПОСТУПОК.
Ничего. У папочки болит голова, им нужно попасть в тихое, теплое место, пока ему совсем не стало тяжело думать. Чарли шагнула вперед.
Там было около пятнадцати телефонных будок с полукруглыми скользящими дверьми. Быть внутри будки — все равно что в огромнейшей капсуле с телефоном внутри. Чарли видела, проходя мимо будок, — большинство темные. В одну втиснулась толстуха в брючном костюме. Она оживленно разговаривала и улыбалась. А в третьей будке от конца какой-то парень в военной форме сидел на маленьком стульчике при открытой двери, высунув наружу ноги. Он быстро говорил.
— Салли, слушай, я понимаю твои чувства, но я все объясню. Абсолютно. Знаю... Знаю... дай мне сказать... — Он поднял глаза: увидел, что на него смотрит маленькая девочка, втянул ноги внутрь и задвинул полукруглую дверь — все одним движением, как черепаха, убирающаяся в панцирь.
Спорит со своей подружкой, подумала Чарли. Учит уму-разуму. Никогда не разрешу мальчишке так учить меня.
Эхо гудящего громкоговорителя. Страх, разъедающий сознание. Все лица кажутся чужими. Она чувствовала себя одинокой и очень маленькой, сейчас особенно тоскующей по матери. Она шла на воровство, но имело ли это какое-либо значение? Они украли жизнь ее матери. Хрустя бумажным пакетом, она проскользнула в последнюю телефонную будку, сняла трубку с рычага, притворилась, будто разговаривает — привет, деда, да, мы с папочкой, только что приехали, все в порядке, — и смотрела через стекло, не подглядывает ли кто-нибудь за ней. Никого. Единственным человеком поблизости была стоявшая спиной к Чарли чернокожая женщина, она получала из автомата страховку на полет.
Чарли взглянула на телефонный аппарат и вдруг передала ему приказ, толкнула его.
От усилия она бормотнула что-то и закусила нижнюю губу, ей понравилось, как та скользнула под зубы. Нет, никакой боли она не почувствовала. Ей нравилось вот так толкать вещи, это обстоятельство тоже пугало ее. А что если ей всерьез понравится это опасное занятие?
Она опять совсем слегка толкнула таксофон — из отверстия для возврата монет вдруг полился серебристый поток. Она попыталась подставить пакет, но не успела — большинство четвертаков, пятаков и десятицентовиков высыпалось на пол. Она наклонилась и, поглядывая через стекло, смела сколько смогла монеток в пакет.
Собрав мелочь, она перешла в следующую будку. В соседней все еще разговаривал военнослужащий. Он снова открыл дверь и курил.
— Сал, клянусь богом, я это сделал! Спроси хоть своего брата, если мне не веришь! Он...
Чарли плотно задвинула дверь, приглушив слегка ноющий звук его голоса. Ей было всего семь лет, но она чувствовала, когда лгали. Она взглянула на аппарат, и тот отдал свою мелочь. На сей раз девочка точно подставила пакет — монеты посыпались в него с легким мелодичным звоном.
Военнослужащий уже ушел, когда Чарли выскользнула из своей будки и вошла в его. Сиденье все еще было теплым, и в воздухе, несмотря на вентилятор, противно пахло сигаретным дымом.
Деньги прозвенели в пакет, и она двинулась дальше.
* * *
Эдди Делгардо сидел в жестком контурном пластиковом кресле, посматривал на потолок и курил. Стерва, думал он. В следующий раз пусть хорошенько подумает, прежде чем откажет ему в постели. Эдди это, и Эдди то, и, Эдди, я никогда не захочу видеть тебя снова, и, Эдди, как ты можешь быть таким жесто-о-ким. Но он уже показал ей за это надоевшее я-не-хочу-видеть-тебя-снова. Он был в тридцатидневной увольнительной и теперь направлялся в Нью-Йорк поглазеть на виды Большого яблока и пройтись по барам для одиночек. А когда он вернется, Салли сама будет как большое спелое яблоко, спелое и готовое упасть. Никакое разве-ты-меня-совсем-не-уважаешь не пройдет с Эдди Делгардо из Марафона, штат Флорида, и если она вправду верит бреду о том, что его стерилизовали, так ей и надо. Пусть бежит, если хочет, к своему захолустному братцу-учителю. Эдди Делгардо будет водить армейский грузовик в Западном Берлине. Он будет...
Течение полувозмущенных, полуприятных мечтаний Эдди было прервано каким-то странным ощущением теплоты, поднимающейся от ног: словно пол внезапно нагрелся на десять градусов. А вместе с этим ощущался какой-то странный, но вроде чем-то знакомый запах... не то чтобы что-то горело... может, что-то тлело.
Он открыл глаза и первое, что увидел, была та девчушка, которая толкалась около телефонных будок, девчушка семи или восьми лет, выглядевшая порядком измочаленной. Теперь у нее в руках был большой бумажный пакет, она поддерживала его снизу, словно он был полон продуктов или чего-то еще. Но все дело в его ногах.
Он чувствовал уже не тепло. Он чувствовал жар. Эдди Делгардо посмотрел вниз и закричал:
— Боже праведный Иисусе!
Ботинки горели.
Эдди вскочил на ноги — головы повернулись в его сторону. Некоторые женщины в страхе завизжали. Двое охранников, болтавших с контролершей у стойки "Аллегени эйрлайнз", обернулись посмотреть, что там происходит.
Но все это не имело значения для Эдди Делгардо. Мысли о мести напрочь вылетели у него из головы. Его армейские ботинки весело горели. Начинали гореть обшлага зеленых форменных брюк. Он мчался по залу со шлейфом дыма, словно им выстрелили из катапульты. Ближе всего был женский туалет, и Эдди, обладавший поразительно развитым чувством самосохранения, с ходу протянутыми руками толкнул дверь этого туалета и, не поколебавшись, влетел внутрь.
