Андрей Столяров - Третий Вавилон

— Насколько я понял, было предупреждение об аварии, — сдавленно сказал врач.

— Тише, — ответил Бьеклин.

Мы шли по копошащемуся коридору.

— И это непохоже на бред, — сказал врач.

— Тише, — ответил Бьеклин.

— А магнитофонная запись дежурства уничтожена при пожаре…

— Обратитесь в госдепартамент. Я не уполномочен обсуждать с вами сугубо секретные сведения, — высокомерно сказал Бьеклин.

— Так это правда? — врач неожиданно повернулся и взял его за выпирающий кадык. — Вы ведь американец? Да? И база находится под эгидой правительства Соединенных Штатов? Да? Значит, испытание оружия в полевых условиях? Да? А мы для вас — подопытные кролики?!..

Он кричал и плакал одновременно.

— Пустите меня, — двигая плоскими костями лица, косясь на обожженные, перебинтованные, розово-лишайные, стриженые, бугорчатые головы, вдруг повернувшиеся к ним, прошипел Бьеклин. — Вы же знаете, что я не решаю такие вопросы…

— Ну и сволочи! — сказал врач. Вошел в кабинет и вытер блестящие злые глаза. — По-настоящему, вас следовало бы отдать сейчас этим людям, которых вы погубили, — сказал он. — Бог мне простит… Отправляйтесь с первой же колонной, чтобы больше вас здесь не было… Не вы решаете, вы не решаете, потому что решаете не вы, ибо решение всех решений есть решение самого себя…

Он отодрал руки от лица и испуганно посмотрел на них, а потом медленно, перед зеркалом, оттянул себе нижние веки. Я вдруг заметил, что белки глаз у него мутно-зеленые.

— А вы знаете, господа, откуда произошло название — «Безумный Ганс»? Изобретатель этого милого продукта Ханс-Иогель Моргентау сошел с ума, случайно вдохнув его. Вот откуда название…

— Успокойтесь, доктор, — холодно сказал Бьеклин, — возьмите себя в руки, примите таблетку тиранина…

— Я почему-то думал, что у меня еще есть время, — вяло сказал врач. — Идите вы к черту со своим тиранином. Бог мне простит…

Он отдернул штору на окне, раскрыл широкие рамы, втянул ноздрями мокрый белый туман, пахнущий свежими огурцами, забрался на подоконник и, прежде чем я успел вымолвить хоть слово, тряпичной куклой перевалился вниз.

— Ну и ну, — сказал Бьеклин, осторожно нагибаясь. — А вон, слышите? — вертолет. Наверное, за нами.

Я не стал смотреть. Все-таки это был четырнадцатый этаж.

Все было кончено.

Поезд шел среди полей, придавленных золотым августовским зноем. Было душно. Фиолетовые тучи выползали из-за Богатырки и сырой мешковиной затягивали безлесый покатый лоб Солдыря. Сумеречная тень бежала от них по бледной пшенице, догоняя вагоны. Денисов стоял на подножке и, ухватившись за поручень, глядел в синеватые отроги хребта. — Третий месяц без дождей,

— сказал ему проводник. Денисов кивнул. — Хлеба опять выгорят, — сказал проводник. Денисов кивнул. — Сойдете в Болезино? — спросил его проводник.

— Нет, здесь. — Станция через две минуты, — сказал проводник. — Мне не нужна станция. — Это как? — А вот как! — Денисов легко спрыгнул с подножки в сухую шелестящую мимо траву. — Куда? — крикнул возмущенный проводник. Но Денисов уже поднялся и помахал вслед небрежной рукой.

Все было кончено.

Фамилия Сапсана была Ясенецкий. Он родился в Москве в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году, учился в Медицинском институте на отделении хирургии, вступил в РСДРП, вел кружок, был членом боевой дружины, участвовал в боях на Пресне, после поражения перебрался в Петербург, в девятьсот тринадцатом году был арестован охранкой, при аресте отстреливался, был тяжело ранен, вопреки слухам выжил, приговором военного суда сослан на десять лет в Зерентуй, оттуда бежал в Манчжурию, изучал тибетскую медицину, через два года объявился в Швейцарии, практиковал как врач, участвовал в издании антивоенных листовок, в ноябре семнадцатого года через Стокгольм вернулся в Россию, работал в Наркомпроде у Шлихтера, по мобилизации ушел на Восточный фронт, был комиссаром полка, погиб в девятнадцатом году, в июне, в городе Глазове.

Из Глазова он прислал записку в самодельном пакете — несколько строк, на куске обоев, торопливым почерком: «Дела наши идут неважно, но настроение бодрое… Колчак выдохся — я так вижу… Скоро он покатится с Урала… Обязательно найди Гертвига, помоги ему, надо довести до конца… После окончательной победы приеду в Питер… Передай привет Верочке… Она меня помнит?.. Сапсан»…

Все было кончено.

Фиолетовая тень догнала его и побежала вперед, гася собою желто-зеленое разноцветье. Потрескивая, ломались кострецы под ногами. Хрустел дерн — как стекло. Отчаянно звенел полоумный кузнечик, единственный на все поле, — Великая Сушь выжгла оба берега, и со дна Чепцы перед Солдырем проступили длинные песчаные острова. Денисов шагал к обглоданным ракитным кустам, за которыми тянулись бараки.

Все было кончено.

Позавчера Губанов сказал:

— Мы не можем допустить, чтобы в нашем университете проповедовались идеалистические взгляды.

— Мир устроен так — как он устроен. И никак иначе, — ответил Денисов.

Губанов кивнул.

— Поступило заявление от группы студентов: вы излагаете теорию Сыромятина не так, как это делается в утвержденном курсе лекций.

— Сыромятин ошибается.

— У вас есть факты?

— Чтобы опровергнуть Сыромятина, не требуется фактов, достаточно элементарной логики.

— Ученый опирается прежде всего на факты, — равнодушно перекладывая папки, сказал Губанов. — Ваш «прокол сути» — мистицизм чистейшей воды. Подумайте, Александр Иванович. Мы твердо стоим на материалистических позициях и — никому не позволим.

Все было кончено.

Письмо Сапсана он получил чуть не полгода спустя: после госпиталя, дрожа от озноба и слабости, сидел на ящике у окна, забитого фанерой, и держал в несгибающихся пальцах мятый клочок бумаги. Особенно поразила его фраза: «Я так вижу». Значит, у Сапсана получалось. Выходит, занимался не только тибетской медициной. Вьюга свистала на улицах Петрограда по горбатым мертвым фонарям. Сапсана к тому времени уже не было — контрудар Сибирской армии белых, второго июня захвачен Глазов, комиссар полка погибает на окраине города. Потом, уже значительно позже, когда Денисов собирал сведения по крупицам, выяснилось — да, занимался не только тибетской медициной. Ординарец полка рассказывал: — Был случай, когда увидел нового бойца и прямо заявил, что тот подослан белыми. Так и оказалось. Два или три раза очень точно предчувствовал, где ударит противник, хотели даже забрать в штаб армии. Были еще штрихи. Значит, не просто диагноз и лечение. Денисов об этом догадывался. Тогда же, в девятнадцатом, кинулся искать Гертвига. Дом стоял заколоченный, трещал мерзлый паркет, с могильным шорохом текла белая крупа за стеклами. Крысы проели допотопное кресло. Здесь танцевала безумная старуха. Какой он тогда был дурак — полез, словно вор, ночью, надеялся найти. А господина Палладина Хрисанфа Илларионовича расстреляли за контрреволюцию. Тетради, конечно, исчезли, пахло нежилым. Так и сгинул доктор Гертвиг — где, когда?