- Что значит "скоро"? Прошло двенадцать лет.
- Как быстро летит время, - проговорил Шургат, на животе которого возникло ухмыляющееся человеческое лицо. Подружка демона застонала и задергалась в конвульсиях.
- Открой сейф, - велел Крис, стараясь не обращать внимания на подружку Шургата.
- Ты должен мне помочь, один я не справлюсь, - прошипел демон.
- Еще чего! Давай открывай.
- Ты должен... - начал было демон.
Крис сунул руку в карман, нашарил листок с заклинаниями и принялся читать:
- Именем Властелина адских глубин заклинаю тебя беспрекословно повиноваться моим словам и внимать им, как приговорам в день Страшного Суда, а иначе...
Из-под чешуек демона выступила кровь, на груди расплылось фиолетовое пятно.
- Я повинуюсь, повинуюсь! - перебил Шургат и протянул лапу за волосом.
Крис вручил ему волосок из лисьей шкуры, который немедля вспыхнул. Шургат направил пламя к потолку, в котором вдруг открылось отверстие, а центральная секция пола, на которой стоял Крис, пошла вверх. Когда Кейпертон, поднявшись на гидравлическом лифте, очутился в комнатке над спальней, демон направил пламя на стальную дверь сейфа, и та торжественно распахнулась, открывая доступ к содержимому хранилища.
Крис прочел заклинание, отсылавшее демона обратно в преисподнюю. Перед тем как исчезнуть, Шургат вкрадчиво произнес:
- О могущественный хозяин, позволь сделать тебе подарок.
- Нет! Больше мне от тебя ничего не нужно.
- Клянусь князем Адраммелехом, хозяин, мой подарок тебе просто необходим.
Крису стало страшно.
- И что же это за подарок?
- Значит, ты согласен его принять?
Кейпертону внезапно вспомнились слова Сири: "Он не причинит тебе вреда, поскольку его дело - открывать все на свете, и не более того. Но будь осторожен".
- Да, согласен.
У границы пентаграммы неожиданно возникла лужа с грязной водой, а демон превратился в насекомое с человеческим лицом, осклабился и кинул: "Смотри", после чего стал стремительно уменьшаться в размерах и наконец исчез. А в луже Крис увидел...
Увидел сцену из фильма под названием "Гражданин Кейн". 1940 год. Расположенный на одном из этажей небоскреба офис старика по фамилии Бернштейн. Перед стариком сидит репортер Томпсон, который хочет узнать, что означало последнее произнесенное Чарлзом Фостером Кейном слово "розанчик"?
- Может, он имел в виду какую-нибудь девушку? говорит Бернштейн после непродолжительного раздумья. - В молодые годы...
- Вряд ли, мистер Бернштейн, - возражает явно удивленный Томпсон. Едва ли мистер Кейн вспомнил бы на смертном одре девушку, с которой был лишь шапочно знаком...
- Вы слишком молоды, мистер... э-э... Томпсон, - перебивает Бернштейн.-Никогда не скажешь наперед, что человек помнит, а что забыл. Возьмите, к примеру, меня. В 1896 году я плыл на пароме на Джерси. Наш как раз выходил из гавани, а другой шел навстречу. - Эверетт Слоун в роли Бернштейна мечтательно смотрит в окно. - На нем я заметил девушку. Белое платье, в руке белый зонтик... Я видел ее одно мгновение, однако прошел целый месяц, прежде чем эта девушка перестала являться мне во сне. - Он победно улыбается. - Понимаете, к чему я клоню?
Вода помутнела, вновь стала грязной, и Кристофер очутился в комнатке над спальней наедине со страхом. Ему было страшно от того, что узнал он, пожалуй, слишком много.
Внезапно он вообразил себя марионеткой, движениями которой управляет некая безымянная сила, что повелевает всеми людьми на свете, заставляет их плясать под свою дудку, искать недостижимое, обещает Святой Грааль и не дает ни сна, ни покоя.
Даже если нитки почему-то рвутся и смертные волею случая оказываются на свободе, в конце концов они неизбежно возвращаются к своему хозяину, чтобы сноваоказаться на привязи. Лучше плясать под напевы дудки, что лжет об Истинной Любви, чем признать, что людиодиноки, что им никогда не найти то, к чему они стремятся. Стоя в центре пентаграммы, Кристофер подумал о девушке, чья фотография украшала обложку "Эсквайра". Девушка, которой на самом деле нет. Истинная Любовь. Западня, галлюцинация. По щекам побежали слезы, и Крис раздраженно потряс головой. Ничего подобного, Истинная Любовь существует! Она здесь, за порогом хранилища, в нескольких шагах. Ибо если ее не существует, за что тогда умерла Сири?
Он вышел из пентаграммы, приблизился, не поднимая головы, к двери хранилища, переступил порог. От спрятанных в стенных нишах ламп исходил неяркий свет.
Кристофер медленно поднял голову. Посмотрел на отделанную серебром и драгоценными камнями подставку и узрел Истинную Любовь.
То была громадная чаша, напоминавшая спортивный кубок. Полтора фута в высоту, на поверхности выгравировано изящными буквами с завитушками "Истинная Любовь". Чаша светилась собственным светом и слегка отливала медью.
Кристофер Кейпертон стоял опустив руки и боролся с желанием расхохотаться во весь голос. Он сознавал, что, если засмеется, остановиться уже не сможет, и те, кто придет утром за телом старика, обнаружат и его, смеющегося и плачущего одновременно.
Что ж, он преодолел множество препятствий, чтобы разыскать этот предмет, а потому заберет его. Кристофер приблизился, протянул руку к чаше - и только тут вспомнил о прощальном подарке демона.
Шургат не смог прикоснуться к Кристоферу Кейпертону, но все же добился, чего хотел.
Крис заглянул в чашу и увидел на поверхности бурлившей внутри серебристой жидкости лик Истинной Любви. Сначала то было лицо его матери, потом, сменяя друг друга, промелькнули лица мисс 0Хары, бедной Джин Кеттнер, Бриони Кэтлинг, Хелен Гахаган, Марты Торен и той девушки, с которой он утратил невинность; дальше пошли все женщины, которых он когда-либо знал, и среди них Сири, затем появились лица жены и красотки с обложки "Эсквайра". Наконец возникло лицо непередаваемой красоты, возникло и осталось.
Это лицо было ему незнакомо.
Годы спустя, на пороге смерти, Кристофер Кейпертон записал в своем дневнике мысль, которая относилась к поискам Истинной Любви. Это была цитата из японского поэта Танаки Кацуми: "Я знаю, что мой лучший друг появится после моей смерти и что моя возлюбленная умерла до того, как я родился.
В миг, когда Кристофер узрел лик Истинной Любви, он осознал все коварство демона, преподнесшего ему такой подарок. Достичь величайшей радости в жизни, понять, что вот оно, мгновение наивысшего блаженства, что ничего более радостного, более светлого уже не произойдет - и жить дальше, не стремясь больше к вершине, поскольку та покорена, а всего лишь потихоньку спускаясь по склону.
Благословение - и проклятие.
Кристофер постиг, что подобное с ним произошло отнюдь не случайно. До чего же мучительно, до чего же больно сознавать, что иной чести он попросту недостоин!
