– Ну вот. Там сказали одно странное слово. Никто, пожалуй, и не заметил, кроме меня. По правде, я тоже его позабыл. А сейчас вдруг вспомнил. И подумал, дай‑ка спрошу я Фавна. Он давно живет на свете и, наверное, много чего повидал. Ведь повидал, а? Даже если память ему начисто отшибло, так, может, не навсегда? Как ты считаешь про себя? – Дождавшись, чтобы старик в «качалке» неопределенно пожал тощими плечами, Тим с замиранием в середине груди продолжал: – Слово какое‑то необычное и длинное, если уж ошибусь, ты не взыщи. Называется оно ИНСТРУКЦИЯ, кажется, так. Ты часом не слыхал, что это такое?
Фавн вроде бы растерялся еще пуще прежнего. Руки его непроизвольно дернулись, он уронил саморез и недоструганную чурочку, и то и другое с глухим стуком упало на пружинящий, прохладный пол веранды. «Домовой» закрутился суетливо, ловко подобрал оба предмета, после застыл на месте в ожидании.
– Ну, нет, так нет, – поспешно сказал Тим. Ему совестно было мучить безобидного старика. – Я просто спросил. Вдруг знаешь?
– Вдруг и знаю, – повторил за ним Фавн, неуверенно огляделся, как если бы искал подсказки у окружающих его домашних вещей. На сером, помятом его лице читалось явное желание угодить. – Иногда, если не думать нарочно, я слышу будто бы шепот в своей голове. Может, и сейчас получится.
Фавн приложил тонкий, костлявый палец к губам, как бы прося у Тима тишины – а тот и не думал мешать, – и крепко‑накрепко зажмурился. Потом расслабленное его тело откинулось навзничь в «качалке», кресло плавно ходило туда‑сюда довольно долго, Тиму даже успело надоесть. Но вот Фавн очухался, сморщенные веки его разомкнулись, просветленные серебристые глаза приобрели особенное, беспокойное выражение.
– Кажется, так. Инструкция – это руководство, то есть указание к действию, чтобы совершить его верно. Если хочешь получить нужный тебе результат. А результат – это и есть то, ради чего ты делаешь дело. Иначе говоря – твоя цель.
– Это вроде Единого Закона? Чтобы всем жилось хорошо и Радетели тебя не покарали страшной карой, надо поступать так, как он велит? – уточнил Тим на всякий случай, хотя ему и без того все стало ясно. И в то же время так тоскливо и тошно, что он непременно упал бы без сил, если бы уже не сидел по горло в подушках и ему было куда падать.
– Да, очень похоже, – подтвердил Фавн. И захныкал: – Голова болит. Всегда оно случается, когда я слушаю шепот. Ох‑хо‑хо!
– Так ты сходи к «колдуну», и мигом все пройдет. И знаешь что, давай лучше я отведу тебя сам? – в великодушном порыве предложил ему Тим. Все же старик заслужил благодарность, как ни крути. И не его, Фавна, вина, что рассказ об ИНСТРУКЦИИ вовсе не пришелся Тиму по сердцу.
– Ну уж отведи‑и, – согласился со стоном старик, насилу поднимаясь из глубины своей «качалки». – Если хочешь, возьми себе одну, – он жалобным жестом указал в угол, на закуток, заставленный елками.
– Я две возьму. – Тимом как завладел, так и не отпускал его стих накатившего прекраснодушия. – Вот эту красненькую и другую, с синими полосками, – он выбрал из строя корявых, плохо обструганных деревяшек парочку наименее безобразных. – Пойдем потихоньку.
Когда они шли по поселку – вернее, шел Тим, а старик беспомощно волочился, опираясь на его напряженное плечо, – навстречу сразу же попалась компания старых приятелей. Сим и Марийка, а с ними, конечно, Аника. Наверное, друзья как раз искали его, чтобы всем вместе отправиться, не медля, купаться на речку. После утреннего дождичка вода бывала всегда на удивление теплой и приятной, как плотный птичий пух в ладошке, – опять нашел сравнение Тим. Тем более сейчас, когда от земли парило и воздух словно бы замер за непрозрачной удушливой пеленой.
Они увидели Тима и старика, а Тим увидел их. Фавну, казалось, все равно. Он ничего не замечал кругом, так ему было больно. Друзья его прошли мимо, не задавая вопросов и учтиво глядя прямо перед собой, будто бы на улице не существовало никого, кроме них самих. Понятное дело, им было любопытно, еще бы – Тим шагает по поселку под руку со старым Фавном. Интересно, куда, и уж совсем интересно, зачем? Но никто из них не остановился и даже не окликнул Тима. А Тим их не окликнул тоже. Частное дело одного человека не касается другого. Вопросы будут потом, когда дело кончится, и прилично станет спрашивать. Хорошее правило, очень нужное, подумал про себя Тим. Все‑таки Радетели – мудрые боги, счастье, что они есть.
Передав Фавна на попечение заунывно зудевшего «колдуна», сам Тим в Лечебнице не задержался. Теперь со стариком все будет преотлично, а он свое исполнил, довольно на сегодня хороших поступков. Под мышкой у Тима по‑прежнему были зажаты две неказистые игрушечные елочки, куда их девать‑то, вот задача? Нести домой – отец потешаться станет, да еще, поди, прицепится – чего ему от Фавна нужно было. А Тим расспросов никак не хотел. Он вообще ничего не хотел слышать такого, что имело бы отношение к ИНСТРУКЦИИ и к другому слову на пограничном столбе. Впервые его детскую еще душу охватило бурное смятение чувств, из которых большая часть приходилась на долю гаденького сознания собственной трусости, а меньшая, но и существенно значимая – на долю столь полнокровного ужаса, коего Тим не испытывал никогда в жизни. Запрещено! Запрещено! Да кем запрещено? И почему запрещено? Он ничего такого не делает! И этакого тоже! А что, если… Даже не думай! Не думай! Но не думать он не мог.
Он шагал вместе со своими елочками куда глаза глядят, а глаза никуда и не глядели. Ноги сами принесли его к крапивным зарослям у новой границы, и почему, собственно, новой? Сколько он себя помнил, граница эта всегда так называлась. Где была тут прежняя, старая, и вовсе никто уже в поселке сказать не мог. И почему «железные дровосеки» никогда не наводят порядок именно в здешнем месте? Да потому, что на столбе есть это слово. Пускай его плохо видно даже в сумерки, но ведь есть же оно! И надо его прятать. Это было открытие, так открытие. Он стоял у приграничной полосы средь бела дня, и мог его видеть каждый, но не было кругом ни единого человека, кто бы его обнаружил. Здесь не ходят! Не ходят! И ничего нет об этом в Едином Законе и в трех главных заветах тоже нет.
Тим по памяти перебрал все короткие правила, что обязан всякий знать наизусть с раннего детства. И в поселке «Яблочный чиж», и в «Кроткой голубке», и в «Поющей чаше», и даже в дальней «Беспечной малиновке», а больше ниоткуда к ним по обмену никто отродясь не забредал. Но и те, кто приходили раньше, рассказывали – судя по слухам, везде тоже так. Один закон и те же самые три завета.
Единый Закон гласил для всех: «Праведная жизнь – в подчинении Радетелям».
