Куда, стой… Посмотри в иллюминатор. Все равно. Не успеешь, не сумеешь. Вода. Мягкая посадка.
«Аполлоны» приводнялись. Задрать нос корабля. Глиссировать, черт побери! Наплевать, рукоятку до отказа — вверх. Еще что-нибудь нажать?
Стасика отшвырнуло от панели, на водяную каплю от раскаленной сковороды. Возможно, он сломал спинку пилотского кресла. Возможно, ломаясь, она самортизировала — во всяком случае, дух из него не вышибло.
Хотя в это мгновение показалось, что полетели брызги… Стасик с брызгами вылетал сам из себя… А потом все успокоилось и началось медленное приятное покачивание. Оно-то Стасика и доконало. Сморило. Он уснул, не обтерев с лица слюни и слезы.
В окнах погас день. Обвившие тело змейки шнуров и кабелей обмякли, никелированные прутья дистракционных аппаратов провисли, наконец, вся тяжесть дневных переживаний и забот отлетела. Устал Стасик. Больничная машинерия еще не научилась выводить из организма скапливающиеся за день токсины усталости.
А если б медики все же овладели ободряющей технологией? Эра всеобщего кайфа. Всем хорошо. Все свежие, рьяные, жовиальные. Революция в человеческом обществе.
Говорят, самым революционным и одновременно гуманным шагом в нашей истории явился переход к рабовладению. Пленных перестали убивать и поедать. Их начали эксплуатировать. Но первому в мире рабовладельцу пришлось ой как туго. Нужно было драть из себя жилы, чтобы прокормить до нового урожая не только себя и свою семью, но и нового едока — живое орудие, «живого убитого». И сам-то великий гуманист жил до этого впроголодь, примитивными своими землековырялками обеспечивая себе лишь балансирование на грани дистрофии. А тут — еще один рот… Ученые до сих пор не могут понять, как древнему земледельцу удалось вывернуться наизнанку и обеспечить стартовый харч для раба. Теоретически при тогдашнем уровне земледелия это было абсолютно невозможно. Но ведь вывернулся как-то! А на следующий год, с нового урожая уже полегче стало, раб и себя обеспечивает, и хозяину подкидывает, дабы у того образовались досуги на создание мраморных шедевров античности. Жить стало лучше, жить стало веселей.
А вдруг да не лучше? Ведь человек — существо ненасытное. Ему всегда требуется чуть-чуть больше, чем он может себе позволить. Хочется продуктов без химии, телеэкран стереотактильный, жилплощадь в благоприятной климатической зоне — хочется жить все более и более пo человечески. Значит, надо подрабатывать, найти совместительство или пролезть на полторы ставки… В общем, человек обречен вечно выворачиваться наизнанку, драть из себя жилы, умучиваться до крайней степени озлобления на несправедливое устройство мироздания… и накапливать в себе токсины зеленой тоски, черной зависти и желтой безнадеги: вот вам и «алгоритм зла». Засыпаю я уже, что ли?
Простыня невесомо шевелилась под спиной. Стасику показалось, что он взлетает, тихо возносится над ложем своей скорби. Попытался как-то помочь этому вознесению, но трудное шевеление суставов никак не отразилось на медленной и чудесной нюктолевитации. Нужно было просто отдаться тому, что днем дремало в нем, а ночью проснулось и волхвовало, возносило, стремило вверх, прочь из хлопчатобумажного неуюта заштампованного больничного белья, из прищемляющих складок наволочки. Вот уже ощутились сантиметры звенящей пустоты между ним и постелью, вот уже покинули его клеточно привычные вес и объем, протяженность и воспоминания. Теперь можно было смотреть сон, а если получится, то и храбро в нем участвовать.
Холодные ступни прикоснулись к линолеуму. Как приятно вытянуться, ощутить вертикаль… а вместе с ней и нездоровую увесистость тела. Эге, так это не сон? Задремал было, утерял телесность, да оклемался?
Почти забытое ощущение — боль. Болел бок. Болели ноги. Стиснуто ныл низ живота. Он подошел к окну.
Голый. Может, завернуться в простыню? Гнутов успокоенно посапывает. Щеколда с деревенским шорохом отползла. Оконное стекло с нарисованным на нем неровным фальшивым горизонтом — сомкнувшимися крышами дальнего жилого микрорайона, г ближними больничными корпусами и ухоженным парко;.. - без скрипа в петлях отрулило куда-то вбок. Заоконное оказалось совсем другим: пустырь с короткими тенями репейников и поблескиванием битых стекол, опять-таки деревенский — издалека — лай собак, запах сырого мусора, раздавленных чернильных поганок и обсыхающих улиток.
Палата находилась на втором этаже больницы. Стасик подумал было о классическом способе, о связанных портьерах. Потом прислушивался к остаткам ночной бродильной силы, о внутренних летучих дрожжах, но предпочтения ничему не отдал и вообще способ, каким он спустился на землю, в сознании как-то не отпечатался. Стасик стоял спиной к пустырю, лицом к больничному фасаду.
Собственно, фасада не было. Имелась одна-единственная палата, вознесенная над землей четырьмя черными ногами-опорами для имитации второэтажности. Очень просто, никаких особенных хитростей. Цоканье Тамариных каблуков в несуществующем коридоре — магнитофонная запись.
Стасик обернулся и стал вглядываться в темноту пустыря. В темноте шуршало, трепыхались ночные крылышки, стрекотали бездомные сверчки. Вдали, видимо, лес с тихими муравьиными кучами и рваными туристскими ботинками. А за лесом полянка, речка и снова лес и другие пустыри с грудами щебенки и ржавыми железками арматуры. Еще дальше, ближе к северу, пойдут сугробы доисторически чистого снега. До самого полюса, где в глубине прозрачного льда можно разглядеть алюминиевые миски, гаечные ключи, метеорологические приборы.
Потом он повернулся на сто восемьдесят и двинулся меж черных опор туда, где со временем должны были появиться пески и саксаулы, холодные ящерицы на горячих камнях. Но путь преградил невиданно крутой пандус. Видимо, по этому пандусу и въезжала Тамара в палату со своим дребезжащим столиком. Обойдя препятствие, Стасик увидел нечто вроде сарая, а над его крышей — силуэт параболической антенны, нацеленной в звездные небеса. Из сарая доносилось позвякивание. А вот свет сквозь щели не пробивался, потому что чье-то таинственное обиталище не было сколочено из горбыля: подойдя вплотную, Стасик ощупал грубо сваренную из металлических листов стену. Щелей нет, да и дверей нет. А внутри что-то копошится, функционирует. Может, с другой стороны есть вход? С другой стороны белел халат Тамары. Она стояла столбиком возле стены железного сарая. Конечно, подумал Стасик, больно ей нужен этот загадочный мулат, нашли, чем соблазнять.
— Мне тебя жалко, — сказал он. — Тебя выключили на ночь.
— Выключили, — проартикулировала Тамара, несинхронно разевая рот.
