— Как тебя зовут? — спросил он. — Выпь?
— Ага.
Я не стала спрашивать его имени, потому что это неприлично, но тут он сам сказал:
— А меня — Улисс.
Я не удержалась и фыркнула.
— Ты что? — удивился он.
— Какое же это имя? Оно же ничего не значит!
— Это — имя. И у него славная традиция. В каком-то смысле оно означает — странник, путешественник. Ведь я переплыл небесный океан…
Он помолчал немного, потом мягко добавил:
— …Плыть за закат, туда, где тонут звезды в пучине Запада. И мы, быть может, в пучину канем — или доплывем до Островов Блаженных…
Мне показалось, он сошел с ума. Никто из наших ни с того ни с сего так не разговаривал. Hai всякий случай я спросила:
— Чего?
Он вздохнул.
— Это Теннисон. Стихи. Ну, одна из Записей… Эта Запись точь-в-точь как его имя. Тоже ничего не значит.
Я уже поняла, что он с придурью, и мне опять стало страшно — может, у них в становище все такие? Куда я еду?!
Видимо, он что-то почувствовал, потому что спросил:
— Разве вам такие тексты не попадались?
Я неохотно ответила:
— Может, и попадались. Да что в них толку? Такие мы сразу отбрасываем.
Он вроде как возмутился.
— Уничтожаете?
В голосе у него звучал ужас, честное слово. Будто мы дикари какие.
— Нет, просто пакуем и прячем подальше. Вдруг потом пригодятся. Может, из них со временем и удастся извлечь что-то толковое — такое уже бывало. Записи необходимы для того, чтобы разбираться с Предметами — для чего они нужны, да как действуют…
— Стараетесь восстановить утраченную технологию, — заметил он, — тогда как до культуры вам дела нет.
— Чего? Мы просто думаем — вдруг что-нибудь пригодится. Жизнь-то тяжелая.
Он тяжело вздохнул, и дальше мы ехали молча. Род Звездных Людей наверное очень сильный, если они могли себе позволить ставить свои Дома на равнине — к становищу можно было подойти с любой стороны. Правда, голая степь хорошо просматривалась, но сторожевых вышек я тоже что-то не увидела — лишь высокие серебристые стены; с холма было видно, как они окружают гладкие как яйцо купола Домов. Это было похоже на Город Мертвых — очаги не дымили, около ограды никого не было — ни людей, ни животных. От страха кулаки у меня так сжались, что ногти врезались в ладони, а я и не заметила.
— А где же ваши люди? — спросила я на всякий случай.
— Кто где, — ответил он, — частью работают — разбирают собранные данные, частью в поле…
— Охотятся?
Он слабо усмехнулся.
— Можно сказать и так. На самом деле, они охотятся за знаниями — разъезжают по становищам, собирают рассказы о прошлом, опять же. Записи… пытаются наладить отношения с кочевниками…
— У кочевников нет никаких Записей. Они же дикари!
— Зато у них есть устные предания. Мы их записываем…
— Сами? Сами записываете? Он, похоже, был не просто сумасшедшим, а еще и приврать любил.
— Ну да, — согласился он. — Это не так уж трудно. Мы и тебя научим.
— Как же…
Я все гадала — если за оградой никого нет, кто же откроет ворота, но тут он нажал на одну из этих светящихся штук, и створки ворот разъехались прямо перед носом нашей лодки и вновь сомкнулись за ее кормой. Внутри было именно то, что я разглядела с холма — круглые, гладкие стены Домов, похожие на шатры кочевников, но из другого материала, промежутки между Домами заросли травой, словно ее никто и не топтал, никаких огородов, никаких загонов для скота — точно. Город Мертвых…
Прозрачный колпак нашей лодки сам собой ушел в борта, и суденышко замерло у одного из домов. Этот Улисс сказал:
— Вылезай.
Сам он уже выпрыгнул и теперь в растерянности топтался снаружи, потому что я вцепилась в борт обеими руками и заорала.
Орала я, понятное дело, зажмурившись, и потому не видела, как в стене Дома образовалось отверстие, и из него выскочила женщина. Она ко мне и пальцем не прикоснулась — начала успокаивать своим мягким голосом. Наконец, я перестала орать, потому что, когда орешь, невозможно дышать и поглядела на нее: вроде, это была та самая, что приезжала к нам, но кто ж их знает.
— Ну чего ты боишься? — спросила она.
— Я думала, вы живые, — сказала я. — А вы — покойники!
— Господи, девочка, да что это тебе в голову пришло?
— Вы что, про Города Мертвых не слышали?
Впрочем, откуда им слышать, раз они сами в нем живут? Так про них и рассказывают — живут там, мол, мертвецы, в полной уверенности, что они самые что ни есть живые люди…
— Вот тебе, полюбуйся, — сердито сказала женщина, обращаясь к Улиссу, — твоя была идея!
— Да кто ж знал, — растерянно ответил он.
— Огонь там не разводят, — я сама не заметила, как начала бубнить тем распевным голосом, которым когда-то рассказывала нам Дрофа у зимнего очага, — скот не выпасают, детей не рожают…
Женщина подавила тихий смешок.
— А что, — проговорила она, — похоже.
— Перестань, — сказал мужчина, — ты ее только еще больше пугаешь. Послушай, — он обернулся ко мне, — если ты так боишься, мы специально для тебя разведем огонь. Хочешь?
Он даже не сошел с места; вырвал из земли пучок травы и поднес к нему какой-то Предмет. Сухие стебли тут же вспыхнули, он помахал ими перед моим лицом, а когда огонь добрался до его пальцев, зашипел от боли, бросил траву на землю и затоптал ногами. Тогда я вылезла из лодки: мертвецы боятся живого огня и не чувствуют боли.
В Доме было тепло — теплее даже, чем у Хранителя и пусто. Здесь не было ни посуды, ни плиты, ни очага — откуда шло тепло, непонятно. Зато понятно стало, почему им не нужны окна — мягкий приглушенный свет лился откуда-то сверху, освещая гладкие стены. Хотя одно окно тут было — почему-то на середине комнаты и светилось оно тем же ровным сиянием; рядом с этим окном стояли две табуретки, но с мягкими сиденьями и со спинками. И все же это были табуретки, я угадала правильно, потому что Улисс тут же уселся на одну из них и кивнул мне на ту, что рядом.
Женщина тихонько сказала Улиссу:
— Боюсь, придется все дезинфицировать. Ты только посмотри на ее одежду… об остальном я уж и не говорю.
Он зашипел на нее, и она замолчала. Я не очень понимала, о чем она, но мне стало неловко и я топталась у этой странной табуретки, пока Улисс не сказал мне:
— Садись…
Я поглядела на женщину — она прикусила губу и отвернулась.
Тут только я разглядела, что перед окном была та же плоская полка с выступами, как в этой их летающей лодке.
Я села и сказала:
— У вас неправильное окно. В него ничего не видно.
Спинка табуретки мне мешала, а сиденье было просто неприлично мягким, но наконец, я все-таки устроилась. Женщина продолжала стоять у меня за спиной, и мне это не нравилось.