Я села и сказала:
— У вас неправильное окно. В него ничего не видно.
Спинка табуретки мне мешала, а сиденье было просто неприлично мягким, но наконец, я все-таки устроилась. Женщина продолжала стоять у меня за спиной, и мне это не нравилось.
Улисс нажал на один из выступов, и из гладкой поверхности вылез еще один Предмет — сам по себе, честное слово! — такой шарик на гибкой ножке.
— Я буду тебя спрашивать о разных вещах, — сказал он, — а ты отвечай вот в эту штуку, ладно?
Я сказала:
— Не пойдет.
— Почему? Что опять не так?
— Пусть ваша баба встанет так, чтобы я ее видела.
Конечно, замечания старшим делать не положено, но разве я виновата, что он так и не научил ее прилично себя вести?
— Диана, пожалуйста, — сказал он. Женщина, пожав плечами, прошла вперед и встала, облокотившись о гладкую поверхность этой их чудной полки.
— Теперь можно? — покорно спросил он.
— Ну…
Это оказалась одна сплошная глупость — он спрашивал меня о вещах, которые знает каждый ребенок — что мы делаем, как живем, что положено или не положено, а я должна была отвечать — вопросы следовали один за другим, все быстрее, быстрее, я уже не успевала ворочать языком, как вдруг он сказал:
— Пожалуй, хватит.
— Вам что, — спросила я, — больше делать нечего?
Нет — я была права, они точно не в себе. День в разгаре, а они, вместо того, чтобы охотиться, готовить землю к весеннему севу или работать по дому, сидят в пустой комнате — два взрослых, здоровых человека и занимаются такими глупостями!
Я уже хотела встать и спросить — отвезет ли он меня теперь домой, как вдруг окно осветилось и на нем замерцали какие-то разноцветные полосы. Я сказала:
— Ну и ну!
Но он не обратил на меня внимания, а таращился на эти штуки, будто в этих мерцающих полосочках заключалось что-то очень важное.
— Кто был прав? — спросил он женщину.
Та неохотно ответила:
— Это еще ничего не доказывает.
— Ладно, — сказал он, — попробуем по-другому. Сейчас я задам синхронизацию в пределах альфа-ритмов и попробуем стимулировать пространственное воображение. Поглядишь, как пойдет…
Я недовольно сказала:
— Почему вы говорите непонятное? Это же невежливо. Как будто я — просто предмет обстановки и они обсуждают, куда его поудобнее переставить. Он сказал:
— Прости. Сейчас я объясню. Видишь вот эти кнопки?
— Эти выступы?
— Ну да. Сейчас на экране сверху начнут падать объекты…
— Предметы?
— Не совсем. Такие штуки с уголками. А ты, нажимая на кнопки, будешь укладывать их так, чтобы между ними не оставалось просветов. Вот посмотри.
Тут это окно замерцало как-то уж очень противно, и из верхнего его края начали валиться разноцветные штуковины. Он нажал на выступ и одна из этих штуковин повернулась в полете. Другая упала точнехонько на нее и затиснула ее в угол.
— Видишь, — сказал он довольно, будто сделал невесть какое важное дело, — а следующую (сверху уже валилась третья) нужно повернуть вот так… Вот этой кнопкой можно крутить их влево, вот этой — вправо… Вот этой — двигать в один бок. Вот этой — в другой. Попробуешь?
Сначала эти штуки валились медленно, но потом все быстрее и быстрее — только успевай укладывать. От напряжения я даже язык прикусила. Да еще проклятое окно (он его назвал экраном) мерцало так, что меня начало мутить.
Наконец они начали валиться так быстро, что я не успевала переносить палец с одной кнопки на другую. Да ну их в самом деле!
Я встала и сказала:
— Хватит! Это же одна глупость.
Он не рассердился, только заметил:
— Я думал, ты раньше не выдержишь.
Ну что там? — это он уже женщине.
Тут штуки перестали валиться с экрана и на нем выросли какие-то разноцветные столбики. Она тихонько сказала:
— Этого не может быть!
— По крайней мере по этому показателю она выдает верхнюю границу, — сказал он, — полагаю, по остальным будет не хуже.
Она пожала плечами.
— Тогда почему они…
Он вроде как сердито поглядел на нее, и она замолчала. Я сказала:
— Меня мутит. И голова кружится. Что вы со мной такое сделали?
— Ничего, — успокоил он, — это сейчас пройдет.
— Мне нужно наружу…
На самом деле мне вовсе не было так уж плохо — просто я хотела выбраться из этого Дома. Уж очень тут было неуютно.
Он сказал женщине:
— Выйди с ней.
Я опять не успела заметить, что они сделали для того, чтобы кусок стены разошелся в стороны — снаружи было сумрачно и сыро, туман блуждал между слепыми стенами чужих домов, и как всегда во время тумана, было очень тихо — лишь где-то поблизости что-то равномерно гудело и ухало, точно билось огромное сердце.
Я спросила:
— Что это шумит?
— Моторы на энергостанции, — непонятно ответила женщина.
— Вы специально говорите так, чтобы я не могла понять?
— Да вовсе нет, — она помолчала, потом добавила, — потом тебе будет легче. Ты же начала учиться. И ты очень способная.
— Начала учиться? Чему? Я что-то не заметила.
— И тем не менее, это так.
— И вы меня учите?
— Да.
— Почему меня? Почему не своих детей?
— У меня нет детей, — ответила она. Так я и думала! Понятно, что ее приставили ко мне. Больше-то она ни на что не годится. Наверное, ее скоро выгонят. Или обменяют.
Я спросила:
— А что такое дезин… фек… тировать?
Она почему-то смутилась. Потом сказала:
— Ну… понимаешь… у вас очень мало воды… поэтому…
— А, — сообразила я. Могла бы и раньше сообразить — сама она была чистенькая, никакой грязи под ногтями, сами ногти гладкие, розовые… — А у вас правда много воды?
Она неохотно сказала:
— Достаточно.
Тут уж мне почему-то стало неловко.
— Может, я умоюсь? Если вам не жаль воды?
— Потом, — неопределенно ответила она. — После.
Улисс, стоя на пороге, окликнул нас:
— Ну что? Продолжим?
Я удивилась.
— Разве это еще не все?
— Ну разумеется, нет, — сказал он. — Нам нужно было определить уровень твоих способностей, немножко подправить кое-что, чтобы ты быстрее обучалась — но с завтрашнего дня начнешь учиться писать.
— Чего?
— Научим тебя делать Записи.
Я сказала:
— Вы все-таки ненормальные. Записи написаны не человеком. Это всем известно. Ни один человек так не сможет — чтобы все знаки были похожи друг на друга. И стояли так ровно.
— Большая часть великих книг, — сказал он, — сначала писалась от руки. Сама подумай, разве трудно воспроизвести какой-нибудь знак? Хотя бы углем на стене, если уж нет ничего другого!
