Все эти размышления заняли у него лишь несколько мгновений, а потом были отброшены в сторону — он понял, что гарью тянет с востока. Из поселка.
Ждан сбросил на землю освежеванную тушу небольшого оленя, которую нес на плечах, положил рядом с тушей сверток из больших лопухов, в котором находилась оленья требуха — они только задерживают его. Если все будет хорошо, он успеет вернуться сюда раньше, чем его добычу отыщут звери. Если все будет хорошо. Если…
В следующее мгновение он уже бежал. Почва мягко пружинила под постолами, сучки на ветках кустов пытались зацепиться за одежду, но он мчался сквозь чащу стремительно и беззвучно. В опущенной руке в такт шагам покачивалось, отблескивая синеватым жалом, короткое копье, да колотила по бедру рукоятка швыркового топорика. С каждым шагом запах гари становился все сильнее, и в шелесте листьев ему слышалось: «Торопись!».
Вот, наконец, и опушка. Душа рвалась вперед, требовала мчаться в поселок, но Ждан, пригнувшись, укрылся в кустах. Раздвинул ветки, выглядывая из леса.
…Поселок перестал существовать. Крыши полуземлянок, крытые толстым слоем дерна, провалились, из образовавшихся ям торчали обугленные бревна перекрытий, многочисленные хозяйственные постройки превратились в груды углей, уже рассыпающихся седым пеплом… Людей видно не было — никто не ходил среди развалин, не слышался детский плач. Вдруг взгляд Ждана, скользящий по картине разрушения, словно споткнулся — к высокому столбу, который возвышался посреди поселка, тяжелым копьем было пригвождено тело старосты Игната. Ветерок развевал седые волосы, трепал подол залитой кровью рубахи — бурые пятна были видны даже издалека.
Последние сомнения исчезли: поселок погубил не случайный пожар, на него кто-то напал! Но кто? Соседи? Нет. Вряд ли. Скорее всего, половцы. А то, что он никого не видит, может означать только одно — остальные посельчане или убиты, или уведены нападавшими. По сердцу словно полоснули ножом — Милана…
Ждан змеей выскользнул из кустов, и, прячась в высокой густой траве, устремился вперед.
…Случилось то, к чему Ждан уже был готов — в поселке не оказалось никого живого. Половцы убили всех мужчин, а женщин и детей, достаточно взрослых, чтобы перенести переход по степи, увели с собой. Дети, бывшие слишком маленькими, разделили судьбу мужчин. Но посельчане дорого продали свои жизни — Ждан нашел тела шестерых половцев.
Обойдя поселок, Ждан подошел к столбу, к которому был пригвожден Игнат. Рука легла на отполированное древко копья.
— Не трогай, — вдруг прошептал староста, чуть приподнимая голову. На окровавленном лице блеснули слезящиеся глаза. — Сначала выслушай меня…
Ждан кивнул. Он понимал, что старик вряд ли протянет долго, и времени на вопросы не оставалось — пусть Игнат скажет то, что хочет.
— Это были половцы… Пришли позавчера утром, на рассвете… Полтора десятка, не больше… Баб, девок и детей увели… Ушли на полудень, — староста говорил короткими, словно рублеными фразами. Дыхание с хрипом вырывалось из пробитой груди, кровь изо рта пятнала бороду. — И Миланку твою тоже забрали…
Он внезапно остро взглянул на Ждана.
— Если, то, что о тебе говорят в поселке — правда, ты их догонишь. Я в это не очень-то верю, но люди зря болтать не станут… Теперь дергай.
Голова его упала на грудь, изо рта тянулась тонкая ниточка кровавой слюны. Ждан, понимая, что он ничего не может сделать для Игната, кроме как дать ему быструю смерть, мягким, уверенным движение выдернул копье, и тело старосты осело на истоптанную, забрызганную кровью землю.
Ждан вытер жало копья скомканной тряпицей, потом легко поднял тело старика и зашагал к окраине поселка.
* * *
Пламя погребального костра уже прогорело, а Ждан все еще сидел на утоптанной земле, глядя на рдеющие уголья. Перед его взором проплывали картины его жизни в поселке…
…Поселок не был ему родным. Он пришел сюда восемь лет назад — совсем еще юнцом, встретившим только одиннадцатую весну. Все его родные были мертвы: семью вырезали жители другой деревушки, находившейся за много верст в сторону солнечного заката. Да и сам Ждан был чуть жив — в боку, между ребер, застрял наконечник стрелы.
Он помнил, как его отец, вставший на пороге дома с топором, чтобы защитить семью от словно бы обезумевших деревенских, легко толкнул Ждана в спину, сказав всего лишь одно короткое слово: «Беги!».
И он побежал, слыша за спиной звуки боя. А потом, когда спасительная темнота почти распахнула над ним свой полог, Ждана нагнала стрела…
…Он шел много дней, почти не сознавая, куда идет. Шел до тех пор, пока не добрался до этого поселка. Он упал возле городьбы и очнулся только через трое суток. Первым, кого он увидел, была синеглазая девочка, обтиравшая с его лба горячечный пот. Милана…
Ждан понимал, за что люди вырезали его родных. Люди не любят тех, кто отличается от них — а тех, кто обладал Даром, они просто боялись. Боялись настолько, что начинали ненавидеть. Поэтому-то отец и запрещал родным использовать Дар. «Люди не должны знать о том, что мы умеем», говорил он. Но, видно, кто-то из младших однажды перекинулся… И с этого момента семья была обречена.
Ждан тяжело вздохнул. Сам он навсегда зарекся использовать Дар еще тогда, когда уходил сквозь лесную чащу, пятная мох кровью из пробитого стрелой бока. Но это было до того, как он узнал Милану, от которой не мог ничего скрывать. Конечно, Ждан был уверен, что Игнат услышал о Даре не от Миланы — она бы не выдала его тайну никому. Но, как говорится, слухом земля полнится…
А теперь Дар — или проклятье? — стал единственным средством, которое может ему помочь вернуть любимую. А это значит, что ему придется вспомнить о том, что он не просто человек, а еще и сын Волчьего Солнца…
* * *
В небольшой ложбинке было темно и сыро. Ноги скользили по мокрым корням, разъезжались на прелой опавшей хвое. Не лучшее место для того, чтобы перекинуться… Но главное — виден свет луны, свет Волчьего Солнца. А остальное не так уж и важно.
Ждан стянул с ног постолы, сбросил пропахшие гарью, выпачканные золой рубаху и порты, оставшись в том виде, в каком появился на свет двадцать весен назад. Под сердцем липкой холодной змеей притаился страх. Но Ждана пугало не то, что ему предстоит — нет, напротив, он боялся того, что не сумеет этого сделать. Он уже много лет старался забыть о Даре, и как знать, не покинул ли тот Ждана? Если так, то ему уже нипочем не настичь половцев… Он слыхал от отца о других, умевших перекинуться — но для этого им были нужны посторонние предметы. Мужики перекидывались, прыгая через двенадцать вбитых в пень ножей, бабы — через коромысло… И горе тому перекинувшемуся, у кого недруг, прознавший о Даре, похитит хоть один нож! Тогда человеком обратиться уже будет нельзя… В их семье Дар был особый — они перекидывались по своему желанию, без ножей и коромысел. Но после того как он перекинется, у него будет только два дня для того, чтобы вернуть себе человеческий облик. Всего два светлых дня и две коротких летних ночи — и если он не обратится, то его сознание растает, и он просто забудет о том, что значит быть человеком…
