Ему вдруг становится страшно за результаты опыта. Экспериментируя на себе, он знал наизусть все технические тонкости операции, знал даже, в какой точно момент погаснет сознание, побаивался этой минуты, но ждал ее, ибо хотел выяснить, что бывает, когда умираешь, сохраняя, однако, надежду на воскрешение.
С другой стороны, животные дурели от страха, когда их бросали в камеру. Но ими руководил могучий инстинкт самосохранения: ни одно из них не погибло до момента распада, все они боролись до конца. Досрочная гибель была бы необратима.
Однако можно ли поручиться, что Юлия уцелеет, вернее, возродится? Вдруг она так испугалась, что впала в шоковое состояние, из которого уже не будет возврата?..
Впрочем, она, несмотря на свое отчаяние, еще в полном сознании. Об этом свидетельствует тот факт, что непосредственно перед тем, как ее втягивает в дезинтегратор, она ухитряется каблуком туфельки, которую держит в руке, вдребезги разнести экран, на котором видит его, склоненного над распределительным табло... Его, согнутого вдвое, вперившего горящий взор в действо, которым командует. Мерзкого, как горбун, с лицом коротким, застывшим и исказившимся. Он кажется маленьким, черным, будто горел и обуглился и оттого стал меньше, будто уже при жизни перестал жить.
- Дьявол! - шепчет она. - Дьявол...
Потом ее сознание угасает: он отчетливо это видит по желтому сигналу, который постепенно закрывает ей лицо начиная со лба. А следом за желтизной экран словно взрывается хлещущей кровью.
Он невольно заслоняется от этого взрыва, а потом остается один лишь туман, клубы тумана, которые отрезают и полностью уничтожают голову, разрывают шею, закрывают плечи, грудь - грудная клетка уже не колышется. По-детски рыдая, он смотрит, как она покрывается белым, исчезает.
Он знает, что в распадающейся материи еще сохранились остатки структуры, что Юлия находится сейчас как бы в большом, очень длинном туннеле, и ей кажется, что она маленькая девочка, которую подхватывает ветер и несет вдоль оси цилиндрического пространства...
Он всегда с увлечением наблюдал за исчезновением структуры существ, подвергнутых дезинтеграции. Животные казались в этом состоянии неуклюжими, то и дело падали, чувство равновесия им изменяло.
Натан глядит в окуляр прибора, которому дал название гипотетического отражателя предсмертных видений. Это всего лишь попытка интерпретации слабеющих, теряющих нормальный потенциал мозговых токов, попытка их образного истолкования. Возможно, изобретатель чуть обманывает себя. Или ошибается, или даже фантазирует. Слово "фантазия" больше всего устраивает Натана: профессор смотрит, как Юлия исчезает, и вдруг, когда ее уже нет, когда на экране остается лишь черное жерло дезинтегратора, начинает лихорадочно нажимать механизмы возврата. Экран слепнет.
- Что ты делаешь, профессор? - говорит Большой Компьютер, - Дорога назад для нее закрыта.
Натан, по-видимому, не слышит.
- Она уже не существует в прежнем облике, - терпеливо объясняет Компьютер.
Натан и сам знает, что Юлии нет вообще, что она отражена лишь в схемах, которые, ожидая его действий, неторопливо проплывают по вспомогательным экранам.
Он знает свою программу, машинально задействует интегрирующее оборудование. Интегратор недовольно шумит и гудит, его заедает, будто у него есть возражения против воскрешения Юлии.
Натан смотрит на воскрешенную. Ее тело покоится на большом столе-саркофаге, прикрытом прозрачной крышкой. После всех манипуляций, после споров с Большим Компьютером, после коррекций с экранов одна за другой исчезают теперь уже ненужные схемы. Гудят лишь магнитные помпы, которые из незримых составляющих сложили это любимое тело.
Девушка сладко спит. Ему отлично знакомо это чувство чудесной усталости после воскрешения, через которую пробивается пульсирующее сознание жизни, существования, бытия на этой земле. Он знает, как в этом состоянии приятно спать, какие при этом цветные, вещие сны.
Он смотрит на девушку, которую так хорошо знал и которую любил, и ловит себя на том, что думает о ней "девушка", а не "Юлия". Девушка. Тело точно такое, но построенное заново. По старому образцу, с самыми мельчайшими подробностями. От всех модификаций, которые они с Большим Компьютером хотели ввести в ее психику, он отказался. Конечно, их нет вообще.
- Да, все изменения ликвидированы, - подтверждает Большой Компьютер; Натан задал ему вопрос, ибо все еще не вполне себе доверяет.
Значит, это прежняя Юлия, но сотворенная заново. Чужая. Предыдущая жизнь загублена. Он в полной мере сознает преступность своего эксперимента, недопустимого насилия по отношению к другому человеку. Он помнит и переживает вновь все обстоятельства преступления, и они все больше отдаляют его от девушки, лежащей на операционном столе.
Роботы с поднятыми вверх манипуляторами, похудевшими пальцами, теперь уже ненужными, стоят возле стола, словно вокруг жертвенного алтаря.
Натан боится пробуждения Юлии. Он воссоздал ее память с абсолютной точностью: она не может не знать, что с нею произошло.
Неизвестно, сколько времени он сидит, и смотрит, и думает. Смотрит и весь как бы превращается в созерцание и ожидание.
Он даже не сразу сознает, что она уже сидит, что она в полном сознании и видит его, и тем не менее ласково улыбается.
- Ты знаешь, Натан, - она говорит "Натан", хотя раньше избегала называть его по имени, - я чувствую себя изумительно. Как никогда раньше.
Профессор Натан Бронкс не отзывается, ему страшно. Он не может говорить, и хорошо, что не может.
- Натан, - просит Юлия, - помоги мне слезть отсюда, помоги одеться. Слышишь? Помоги мне. Я чувствую себя превосходно. Ну же, Натан.
Натан Бронкс действует как во сне. Он не знает, подает ли ей что-нибудь, помогает ли одеваться...
- Знаю, я воскресла, Натан. Я всегда верила в твой гений. И сейчас верю. О, я прекрасно помню, что ты сделал со мной, как я боролась против твоей силы, насилия, но по сути своей это твое насилие, это насилие...
- Тише. - Он закрывает ей рот ладонью. - Замолчи, не говори, не хочу.
Она смотрит на него удивленно, в ее глазах попрежнему нежность,
- Я помню каждую мелочь,- повторяет она настойчиво, отталкивая его руку, - помню отлично и не осуждаю тебя за это. Натан, пойми, я...
- А если уж говоришь, то говори правду. Почему ты меня боишься? произносит он наконец. - Не бойся меня. Не раболепствуй. Зачем этот подхалимаж?
Но он не верит, что она способна не испытывать страха, решиться на откровенность в этой инквизиторской обстановке. Вот стол-гроб с откинутой крышкой, рядом роботы-операторы, которые ее воскресили, внизу, глубоко под землей, расползлись в разные стороны могучие корни чудовищного мозга Большого Компьютера, который играл в этом воскрешении не последнюю роль, а перед нею сидит сам палач.
