Путь наверх по широкой, пустой и полутемной лестнице был свободен, чем троица незваных гостей и воспользовалась.
Мрамор ступенек устилал такой разнообразный мусор, что казалось, будто его свозили сюда со всей Москвы. Под ногами поднимающихся хрустело, шуршало, трещало и хлюпало. Сверху доносились визги, крики, пальба и топот.
Лестница уперлась в стену, от которой, словно оттолкнувшись, уходила выше, раздваиваясь. Но что левый, что правый ее рукав выводили на широкую площадку, на которой наблюдалась группа товарищей. Странных товарищей... Впрочем, может, и обычных для этого места. И обойти их не было никакой возможности.
Безмятежное восхождение по лестнице нарушила девица в зеленой, как болотная плесень, шляпке. Она прыгнула сверху, с площадки, и, пролетев над тремя ступенями, повисла на шее у Дмитрия Сосницкого. И если бы не его мощное телосложение, считать бы ему спиной ступеньки.
- Возьми меня, мон шер! Возьми меня прямо здесь! - заверещала зеленошляпая, обвив могучую шею бывшего учителя гимнастики. Сосницкий встал как вкопанный, в растерянности развел руки в стороны.
- Назад, профура! - донесся сверху мужской хрип, следом за которым бухнул пистолетный выстрел, и пуля прожужжала над головой Сосницкого.
Рука товарища Назарова уже сжимала маузер, товарищ Раков озирался, просматривая пути отхода. "В беспокойное место мы зашли", - подумал Федор. А Сосницкий, отчаянно ругаясь, отдирал от себя назойливую дамочку.
Троих из великолепной семерки, обосновавшейся на площадке, на какое-то время перестала волновать революционная действительность, их несло по водочным или кокаиновым волнам к архипелагу Забвения, в то время как тела все-таки оставались лежать живописными кулями на лестничной площадке. Другое дело оставшиеся четверо. Недопившие-недобравшие, они могли еще двигаться и стрелять, и было видно, из чего они могли стрелять. Даже от второй дамочки в боа из перьев, курящей папиросу на длинном мундштуке, допустимо было ожидать вредных выходок. Но более прочих Назарова заботил тип, что уже разок бабахнул из револьвера: почти трезвый с виду, в матросском клеше и грязном тельнике, опоясанный пулеметными лентами, он грозным утесом нависал с последней ступеньки над лестничным подъемом и дырявил новоприбывших взглядом, каким, верно, смотрит на мир пулеметное дуло.
- Назад, профура! - повторил приказ "матросик" и опять шарахнул из револьвера. На сей раз пуля угодила в ступеньку перед туфелькой непослушной дамочки. Револьверное убеждение подействовало.
- Дурачок! - надув губки, обиженно пискнула зеленошляпая, села на ступеньки и заплакала.
- Кто такие? Куда претесь? - пулеметные глаза не предвещали ничего хорошего, похоже, гости особняка очень не нравились суровому матросику.
- Нас позвали, - сказал Назаров, потому что требовалось что-то сказать. Одновременно Федор вроде бы невзначай поднялся еще на одну ступеньку.
- Кто вас таких мог сюда позвать? Отвечать, живо! - револьвер подрагивал в лопатообразной ладони. Матросик явно был на взводе, и Назаров с тоской подумал, что, пожалуй, в любом случае перестрелки с ним не избежать. Даже если начнут они сейчас извиняться, дескать, миль пардон, ошиблись адресом, и попытаются уйти. Тогда их спины все равно превратятся в решето.
Федор заметил, что и Сосницкий переместился на две ступеньки вверх. Значит, они с ним одинаково читают ситуацию.
Молчать было никак невозможно. Назаров открыл рот, чтобы наговорить что-нибудь навроде того, что, дескать, они ищут Князя, они его люди, они выполнили его задание и идут отчитываться. Рано, конечно, было называть это имя в этом месте, не оглядевшись, не прикинув, что у них к чему. Весьма небезопасное занятие, но какими еще словами удержать взвинченного матросика, Федор не представлял. А магическое "Князь" должно было подействовать.
Итак, Назаров открыл рот, но вовремя удержал срывавшегося с языка "Князя". Вместо этого он громко и торжественно произнес:
- Грянуло Новомирье! А мы его навоз, его ступени, его кости и прочее! Долой тухнущих карасей! Да здравстуют новые люди рождающегося в муках мира!
- Батюшки, спятил, - воскликнул где-то рядом боец Раков.
Сосницкий с удивлением посмотрел на Назарова, а у матросика так прямо челюсть отвисла.
Федор знал, что с ума он не сошел. Просто он всегда следовал заветам бывалого разведчика капитана Терентьева: "Запоминать все, в первую голову мелочи, сгодятся, сынок, непременно когда-нибудь сгодятся".
И еще один человек, услышавший солдата, не посчитал его за помешанного. Этот человек в числе небольшой группы как раз перед началом удивительного монолога Назарова вышел на лестничную площадку. К нему, к этому человеку, собственно, и обращался Федор. Для него, для этого человека, и следующие фразы Назарова предназначались:
- Ты звал нас, и мы пришли! Дети новой эпохи! Дети поезда "Пенза-Москва"! Мы поверили тебе, гуру!
И солдат вытянул руку в направлении того, кто уже сам продвигался к Назарову, зачарованный его словами, как звуками волшебной дудочки. Долговязый молодой человек с волосами до плеч и изможденным лицом. Поэт, мелькнувший в поезде "Пенза-Москва", но не забытый Федором Назаровым.
- Вот к кому мы шли! Вот кто позвал нас! - это уже предназначалось "матросику". Поэт не замедлил подтвердить обладателю лент и "пулеметных" взглядов справедливость солдатских слов.
- Это поверившие мне, мои ученики, - слеза уже катилась по изможденному лицу молодого предвозвестника Нового Мира. - Слово проникло в них, Слово проросло в них буйноцветом. Они взмахнут крыльями, их души откроют глаза в Бескрайность Духа. И воспарят.
Поэт взял солдата за руку и повел за собой наверх мимо обомлевшего матросика. Раков и Сосницкий поспешили присоединиться к восходящим. Вся троица незваных гостей спинами почувствовала провожающий их взгляд "пулеметных" глаз.
Как правильно просчитал Назаров, поэт не станет поверять логикой весьма сомнительную историю о "духовном прозрении" солдата и его дружков. Поэты, особенно те, которые похожи на сумасшедших, люди далекие от презренного обывательского здравого смысла.
Матросик, конечно, не поверил в представление, устроенное Назаровым, но знакомство поэта с солдатом налицо, мнимое приглашение в этот особняк подтверждено, и хмырь был вынужден отстать. Значит, подумал Федор, поэты здесь в уважухе.
Они прошагали через лестничную площадку, причем дама в боа не упустила такого случая и пустила в лицо товарищу Назарову струю табачного дыма. "Бабы у них здесь точно все двинутые, - подумал Федор, - пристрелить бы дурочку, да вдруг это искренний знак внимания, идущий от чистого, но сумасшедшего сердца..."
