Я сел за стол и задумался. Понятно, что ее насторожило: я стал другим! Жизнь в дивной стране и мои скитания все во мне перевернули. И сейчас я здесь в нравственном смысле чужак, своего рода изгнанник.
А что, если?.. В голову мне пришла неожиданная мысль. А что, если все это мне приснилось? Во сне я как бы раскололся на две личности, раздвоился. Ведь никто не знает погребов и подвалов своего духа, в каждом живет что-то скрытое, задавленное средой и воспитанием. Когда приспособленец и жуир Пьер Гранье спал, в нем проснулось что-то нравственно ценное, что-то доброе глянуло из запыленных и пожелтевших страниц моей прежней жизни, зазвучала мелодия из полузабытого чистого детства — своего рода пастушья свирель… Тогда понятны ночные диалоги: Пьер Гранье беседовал и спорил не с вымышленным Василем Синцовым, а с самим собой, со своим лучшим «я». А мои удивительные переходы из страны изгнанников в мир волшебного детства и не менее сказочной юности — это борьба двух полярных начал в моей душе. В этой борьбе попеременно побеждали то Черный паук (и он чуть было не съел меня), то таинственный и неведомо куда зовущий Пастух.
Я встал и в волнении начал ходить из угла в угол. Получается какая-то чепуха. Выходит, что во сне я видел поток образов и по профессиональной привычке как бы лепил из них фантастический роман. Он-то и переделал мой внутренний мир: своим творчеством писатель не только «проявляет себя», как верно заметила умная Элизабет, но и формирует свою личность… Нет, вероятнее всего другое. Сфера Разума — а в ее реальности я не сомневаюсь — при перебросе в мое столетие разворошила во мне муравейник самых противоречивых мыслей и желаний, ассоциаций и видений. И муравейник до сих пор не улегся.
Желая обрести душевное равновесие и поскорее включиться в свою и, к сожалению, окончательную действительность, я сел за стол и принялся за привычное дело. Тем более, что меня ждала неоконченная фантастическая повесть «Диктатор Галактики». За время долгих странствий (вместившихся, однако, в одну секунду) я кое-что подзабыл и решил просмотреть ранее написанные страницы.
…Перечитал первые главы «Диктатора» и стал противен самому себе. Какая пошлость! Какой-то космический секс-балаган с убийствами, шпионами и звездными сражениями. Как и «Черный паук», такая повесть вполне могла бы сойти в мире изгнанников. Впрочем, в мире, в котором сейчас нахожусь, тоже… Но писать такое сейчас уже не могу. Произведения, приносившие ранее хороший доход, вызывают у меня отвращение. А ничего другого я делать не умею. Что меня ожидает? Голод?
Вспомнил, что в издательстве лежит рукопись другой повести. Если ее примут, то получу большую сумму денег. Года на два хватит, а там соображу, что к чему, найду выход.
А повесть та для меня необычная — волшебная сказка для детей, полная смешных и чудесных приключений. Удивляюсь, как мне, автору «Черного паука», удалось написать такую милую и добрую вещь. Видимо, именно тогда впервые послышались во мне далекие, как эхо, звуки пастушьей свирели…
Сегодня, кстати, я могу узнать о судьбе рукописи. Чтобы поскорее привыкнуть к своему миру, в издательство решил идти пешком. Перед дверью на минуту задумался. Вспомнилось, что Гулливер, вернувшийся домой из страны благородных лошадей-гуигнгнмов, на первых порах шарахался от людей: они ему казались отвратительными йеху. Не случится ли нечто подобное со мной?
Так и есть! В подъезде я столкнулся с грузным мордастым субъектом и отпрянул в сторону. Вампир! Мистер Ванвейден! Субъект удивленно взглянул на меня, потом приподнял шляпу и поздоровался. Я ответил кивком головы. Это же хозяин дома, в котором я живу. «Вампир и есть», — подумал я.
На улице я уже неплохо освоился. Мимо прошла молодая девушка с добрым улыбчивым лицом. А что, если она в истинном виде своем ведьма? Впереди шагал высокий сутуловатый мужчина, а я с усмешкой гадал: кто он? Дракон? Так и шел я, превращая процесс адаптации, привыкания к своему веку в своего рода шутку и забаву.
В кабинет редактора я вошел, однако, с некоторой тревогой. Но все обошлось. Повесть моя понравилась и скоро будет издана большим тиражом.
Возвращался я повеселевшим и уже не обращал на прохожих особого внимания. Привык. Дома сел за стол с твердым намерением: хватит «Пауков» и «Диктаторов». Буду писать о Сфере Разума.
Работал, почти не выходя из дома. Писал с увлечением по четырнадцать часов в сутки. Жена — все более редкая гостья в моей квартире — поглядывала на меня с возрастающим удивлением и каким-то опасливым любопытством. Насмешливо сощурив глаза, однажды спросила:
— Ты что, в отшельники записался? В схимники?
— Записался, — смущенно ответил я.
Она как-то засуетилась и, пожав плечами, ушла. И больше не возвращалась. Я чуть ли не пугал ее, показавшись существом непонятным. В лучшем случае — не от мира сего, как оно, пожалуй, и было на самом деле.
С тех пор в моей квартире поселился большой дымчато-серый кот. С утра он усаживался на письменный стол и посматривал на мои творческие потуги, как мне казалось, с плохо скрытой иронией.
И он прав. Что-то не клеилось у меня, не вытанцовывалось. После двух-трех ярких и хорошо выписанных эпизодов потянулись серые, маловыразительные страницы. Я догадывался, в чем дело: город! Раньше я не ощущал его бремени, а его шипение и лязг воспринимал чуть ли не как музыку. Но сейчас он давил меня. Моя душа, избалованная видениями весенних лугов, рвалась на волю.
Решил отдохнуть день или два. Ведь не все сгинуло, где-то еще сохранились поля и рощи. Утром я сел в свою машину и через час выскочил из грохота и чада на относительно тихое шоссе. Через несколько километров свернул на еле приметную дорогу, миновал пыльный кустарник, жиденькую рощу и оказался на крутом берегу Рейна.
Взглянул с обрыва вниз и отшатнулся, увидев мутный поток. Жилище для сладкоголосой Лорелеи самое неподходящее. «Ей-то хорошо, — подумал я, вспомнив Скиталицу. — Пометалась она по берегам, порыдала над погибшей рекой и, слившись с тучами, бежала в будущее. А мне туда дороги уже нет».
Собравшись с духом, я еще раз склонился над рекой. В чернильных разводах, в плавающих и меняющих форму маслянистых пятнах, во всем этом омуте чудились вампиры, пауки и еще какая-то чертовщина. Весь промышленный и научно-технический феномен моего века предстал вдруг в виде джинна, вырвавшегося из под власти человека.
Километрах в трех отсюда разместился химический комбинат. Из его огромной трубы, как злой дух из бутылки, вылетал дым. В его вьющихся клубах, в пепельно-серых и белесых извивах стал различать чалму, седую бороду в виде ятагана и узнал… дядю Абу! Только не любимца детворы и не того милого и веселого бахвала, каким он был даже в мире изгнанников. Нет, это был нынешний и весьма недобрый «дядя Абу». На его дымно хмурых губах кривилась злая усмешка.
