Сейчас, в сумерках, сбросив халат, он как-то вмиг потерял свою величественную осанку, неуловимо напоминая Степану кого-то знакомого. И вдруг Степан вспомнил: профессор Климов напоминал ему старика Митрича.
— Пойдемте, мой юный друг, — сказал профессор. — Я прочел ваши тезисы и, надо признаться, они меня порадовали, хотя кое в чем я с вами не согласен. — Они не спеша спустились по широким ступеням института и направились через площадь к Кировскому мосту.
Был одиннадцатый час вечера, но небо все еще оставалось светлым, жемчужно-пепельного оттенка. С высоты моста Нева казалась застывшей — она вобрала в себя бледные отблески неба и сама серебрилась, широкой полосой уходя к Ростральным колоннам. На северо-западе вода меняла свой цвет: над ней низко нависло красное, с желтизной небо, прочерченное удлиненными черными облаками, и на реку ложились тревожные отблески. Трубы далеких заводов, дома и деревья Петроградской стороны, а в особенности устремленный ввысь шпиль Петропавловской крепости вырисовывались черными четкими силуэтами на фоне неугасающего заката.
Все это — феерическая игра теней и света, особый, какой-то необыкновенно возбуждающий влажный воздух, классическая простота широких проспектов — было таким волнующим, таким прекрасным в своем сочетании, что Степан явственно ощутил, как дерзновенной силой наливаются его мускулы, проясняется мозг, возникает чувство небывалого, воодушевляющего подъема.
Профессор Климов то задумчиво-грустно, то удовлетворенно посматривал на знакомые места — это были его друзья детства, свидетели многих счастливых и печальных дней.
Недалеко от памятника «Стерегущему» профессор остановился и, сняв шляпу, долго смотрел куда-то в глубь парка.
— Там немецкий снаряд убил мою жену… Мы с ней прожили тридцать четыре года, — сказал он тихо,
Они проговорили до поздней ночи, и Степан ушел от профессора Климова ободренным, уверенным в своих силах. Профессор почти во всем поддержал его идею о возможности создания противораковых живых вакцин. Разногласия, о которых упомянул профессор, были незначительными и касались, главным образом, методики исследования, которую Степан освоил еще недостаточно хорошо. Зато Степан получил ряд таких ценных указаний, которые невозможно найти ни в одном учебнике. Это — данные наблюдений самого профессора Климова, результаты многолетних наблюдений, все еще не обобщенные и не сведенные в стройную систему.
— Да, действительно: великие идеи носятся в воздухе, говорил профессор Степану. — Представьте себе, что и у меня когда-то давно возникла мысль, подобная вашей. Но у меня нехватило времени разработать эту идею до конца, практическая работа заслонила ее… И все же я терпеливо собирал факты, думая о том, что если не я, так кто-нибудь другой использует их на благо человечества… Я уже стар и чувствую, что мне долго не прожить — после смерти сына и гибели жены мое сердце надорвано. Вы молоды, сильны, энергичны — вам и карты в руки…
Он протянул объемистую папку, аккуратно перевязанную ленточкой:
— Вы молоды, может быть, даже чересчур молоды и неопытны, но я верю вам. Возьмите это, прочтите, вдумайтесь. Я не буду говорить, как эти записки ценны для меня, но не думайте, что здесь откровения апостола. Записки я даю всем, кто интересуется этим вопросом, но еще ни один человек не разгадал того, в чем бессилен я, ни один человек не извлек из них никакой пользы.
Выйдя из квартиры профессора Климова, Степан повернул в первый же переулок. Он был настолько возбужден, что и не думал о сне. Да в сущности белая ночь — не ночь. Это короткие сумерки, прозрачный рассвет и вновь свежее, солнечное утро.
Он шел по незнакомым улицам, пристально вглядываясь в дома.
Вскоре Степан увидел знакомое по фотографиям здание Зимнего дворца и хотел пройти к нему, но огромный Республиканский мост вдруг вздрогнул, средний пролет медленно и плавно поднялся, и трамвайные рельсы уперлись прямо в небо. Это было странное, необыкновенное зрелище.
Сверху, от Кировского моста, спускался огромный пароход, вершины его мачт проплыли над вздыбленным пролетом, прозвучал низкий торжественный гудок.
Степан проследил, как пароход скрылся за мостом лейтенанта Шмидта и медленно пошел к Неве. Он сел у самой воды, у большого гранитного шара, и развязал тесемки папки профессора Климова.
Аккуратно подшитые, пожелтевшие от времени листы вызвали у Степана благоговейное чувство. Вот вырезка из «Медицинского журнала» за 1903 год.«…Больной М. И., 42 лет, после удаления раковой опухоли заразился рожей и благополучно перенес ее. На протяжении восьми лет признаков рака у больного не обнаружено».
Под статьей стояла подпись: «Ординатор В. С. Климов».
Вот он, источник той небрежно цитированной фразы, которая встречалась во всех учебниках!
Дальше шли истории болезней, в которых подтверждалось существование микробов, разрушающих раковые клетки, приводились описания интересно проведенных опытов, выдвигались предположения и гипотезы и, — надо отдать профессору справедливость, — рядом с положительным, подтверждающим материалом, был подшит отрицательный, который последовательно разрушал стройные, но уязвимые теории профессора Климова. Он намеренно подбирал наиболее противоречивые истории болезней, как бы предоставляя кому-то решать, почему именно больной М. И., 42 лет, выздоровел, а больной Ф. П., стольких же лет, в такой же стадии болезни умер.
Поля рукописи были испещрены заметками, и Степан по ним мог судить, что Климов всю жизнь работал над этими записками: пометки были сделаны разными чернилами, в разное время некоторые из них даже с буквами ять, — но чем свежей была запись, тем более глубокие вопросы она затрагивала, намечая непосредственные задачи действия.
На одном листе Степан прочел пометку, сделанную дрожащим почерком: «А не имеет ли раковая опухоль таких стадий в своем развитии, когда на вирус можно воздействовать наиболее легко?»
Конец строки был закрыт небольшим пятном розового воска, и Степан, осторожно сцарапав его, увидел дату — 14/II-42 г. — самый разгар блокады!
Степан представил себе, как профессор негнущимися пальцами держит этот листок, как старается записать мысль, не надеясь, что слабеющая память удержит ее до завтра. Последний огарокелочной свечи вздрагивает в его руке (может быть, именно в ту секунду под окнами разорвался снаряд?) — и капелька драгоценного воска проливается на бумагу…
Степан закрыл глаза. Маленький профессор вырастал в великого человека — пылкого и целеустремленного, самоотверженного в работе, стойкого в горе.
