перемена в направлении ветра предотвратила попадание большего количества паров в мои легкие и помогла мне прийти в себя. Теперь у меня появился шанс бежать.
Ни за что на свете я не согласился бы снова попытаться сорвать один из этих цветков, росших так близко. План мести женщине, отправившей меня в этот ад, полностью вылетел у меня из головы. Я должен был бежать, пока еще мог. Оглядевшись по сторонам, я бросился прочь.
Я мчался все дальше и дальше. Постепенно, однако, скорость моего бега уменьшалась. Не от усталости, не от изнеможения. Дело было в чем-то другом. Я перешел на шаг и наконец остановился. Обернулся. Понюхал воздух. Никаких признаков запаха... никаких следов...
В отчаянии я кинулся обратно к поляне орхидей. Я должен был снова ощутить этот запах! Я должен был вновь заснуть под его заклятием. Я не мог сопротивляться импульсу, вернувшему меня к ядовитым цветам, как не смог бы добровольно перестать дышать. Я ворвался на поляну. Встав на цыпочки, я дотянулся до ближайшей грозди голубых бутонов, глубоко вдохнул ужасный, тошнотворный запах — раз... другой...
Я упал как подкошенный, побежденный, с улыбкой на губах.
Знаю, мне не суждено было вновь встать на ноги. И все же это случилось. Сколько времени прошло, я не могу сказать. Все еще было светло — или это был другой день? Я был тяжелым, вялым, глубоко подавленным. Внезапно мне стало так страшно одному на этой поляне, среди этих отвратительных, насмешливых растений, раскачивающихся вокруг меня, что я бросился на землю, крича, колотя по мху руками и ногами, обезумев от ужаса своего одиночества, своего жуткого положения.
Потом это чувство прошло. Я решился бежать оттуда — сорваться с места и бежать, не останавливаясь, пока между мной и этими кошмарными растениями не встанет во всю длину и ширь стена джунглей. Я вскочил. С диким воплем — своего рода прощанием с этим страшным местом — я ринулся в соседний лес.
На сей раз я действительно бежал до тех пор, пока физически не выбился из сил. Я опустился на поваленное, поросшее мхом бревно, пытаясь отдышаться. Я просидел там час или больше. И когда я встал... я снова заковылял в сторону Cattleyea Trixsemptia. В моих глазах горел похотливый огонек опиумного наркомана, возвращающегося в курильню, пьяницы, бредущего в свою забегаловку!
Я был пойман. Бесполезно было даже пытаться освободиться от чар. Ядовитый аромат голубых орхидей навсегда приковал меня к этому месту. Следующий промежуток времени — три дня, насколько я мог судить, — я провел в центре поляны, одурманивая себя ароматом цветов, просыпаясь и снова одурманивая себя.
Почему я не умер? Я молился о смерти, об избавлении от мучительной агонии. Я был слаб, находился на грани прострации, но все же продолжал жить. Я знал, что исхудал, превратившись в скелет из кожи и костей — я никак не мог сомкнуть губы над зубами — что был истощен от недостатка пищи, а также вредного воздействия яда, который я вдыхал, почти заменив им кровь в моих венах — и все-таки я продолжал жить.
Каким будет конец? Я испытывал лишь легкое любопытство по этому поводу и мечтал, чтобы это произошло поскорее. Прошел еще один день. Я совсем ослабел. Шестнадцать часов из двадцати четырех, по моим подсчетам, я провел в наркотическом сне, лежа на спине посреди поляны.
Остекленевшими глазами я огляделся вокруг. Бросил еще один взгляд.
Неужели я наконец сошел с ума?
Передо мной стояла моя Богиня Орхидей — та, которая послала меня в этот ад!
Она медленно приближалась, бесшумно ступая по мху. Она протянула руку. Я с трудом поднялся на ноги. Похожие на когти пальцы на конце моей иссохшей руки распрямились и притронулись к ее руке — настоящей руке из плоти и крови!
— Выпей это, — прошептала она мне на ухо.
К моим стучащим зубам поднесли фляжку. Что-то обжигающе горячее потекло по моему пересохшему горлу.
— А теперь... обопрись на меня, — снова ее голос, удивительно мягкий.
И медленно, осторожно она начала уводить меня с поляны через джунгли. Пройдя немного, мы встретили носильщиков и проводников ее кортежа. Пока для меня мастерили грубые носилки, она стояла, а я сидел на земле, прислонившись к ее коленям. Как ни странно, теперь, оказавшись среди людей, я не испытывал тяги к дурманящему дыханию голубой орхидеи, чьим рабом я стал.
Обратного пути к побережью я не помню. Но помню, как приходил в себя в Венесуэле. Именно там женщина, спасшая мне жизнь, поведала мне о том, как искала меня.
Она действительно испытывала колоссальную страсть к орхидеям и много лет обходилась с мужчинами примерно так, как рассказывал мне англичанин. Со мной она собиралась поступить не лучше и не хуже, чем с остальными. Но случилось так, что только меня, одного из всех, она по-настоящему полюбила. Послав меня за орхидеей, она вспомнила судьбу своих многочисленных поклонников, отправлявшихся раньше в дикие места, и поняла, что не может позволить мне умереть или страдать.
Во всем этом есть одна странность. Понимаешь, она знала об опасностях, грозящих любому, кто отправился бы в джунгли за голубой орхидеей. И, зная о них, она решилась спасти меня, если сможет. При всей ее любви к орхидеям, она ни разу не осмеливалась сама заняться поисками редких растений. Со мной, однако, было иначе — похоже, она сочла, что я достоин опасного путешествия.
— Итак, я полагаю, — заметил я, — что ты женился на ней и живешь с тех пор счастливо?
Он посмотрел на меня безумными глазами.
— Женился на ней?
И он вздрогнул.
Михаил Ордынцев-Кострицкий
Цветок раффлезии [22]
I
Если бы хоть один случайный прохожий оказался в это утро на дороге в Арекипу, то он, несомненно, услышал бы отчетливый и резкий стук подкованных копыт по каменистой почве. Это дало бы ему возможность заключить, что в город едет не простой пастух-вакеро, как можно было бы подумать по доносившемуся из-за поворота пению, а настоящий кавальеро на лошади, привыкшей к мощеным улицам города.
Но прохожего не оказалось, и только темно-зеленый
