— Поясни, — коротко уронил Экцеленц.
— Этот мир пора оставить в покое. Инициация сделана, и теперь главное — вовремя остановится, лучшее — враг хорошего. Я считаю, что дальнейшее наше вмешательство ни к чему хорошему не приведёт — таково моё мнение. Здесь сложнейший клубок, а мы слишком всё упрощаем: раз — и перестреляли, два — и осчастливили. Эти игры богов не для меня. Ну, а для КОМКОНа у меня есть официальная формулировка моего отказа продолжать работать на Саракше: у меня нет достаточной прогрессорской подготовки, а без неё я не считаю себя вправе вершить судьбы «младших братьев по разуму».
— Вознесение Святого Мака, — задумчиво проговорил Сикорски, — и возвращение его в лоно Мирового Света. Да, пророкам надо вовремя уйти, пока в них не разочаровались или, хуже того, не побили их камнями.
— Я много думал, — продолжал Максим, не обращая внимания на иронию Рудольфа, — и над словами Колдуна, и вообще. Если просуммировать все итоги моей деятельности здесь, то окажется, что я причинил столько же зла, сколько и добра — на мне столько крови и слёз саракшиан, что отмываться мне придётся до глубокой старости, и не факт, что я отмоюсь. Но если в сумме плюс на минус дают ноль, какой смысл и дальше рисовать плюсы-минусы? А что касается пси-генераторов, то в дальнейшем — при позитивном развитии хода событий, разумеется, — эти адские машины утратят своё значение. Новые люди Саракаша — горцы, те же «горячие воины» и, гм, ещё кое-кто, — иммунны к психотронному излучению: оно на них не действует. И если таких людей станет достаточно много, то все эти башни превратятся в ненужные архитектурные сооружения, не несущие никакой утилитарности. Но самое главное — я не хочу заниматься прогрессорством, мне это претит. Вы сказали, что будете работать на Земле контрпрогрессором — возьмёте меня к себе? Такая работа по мне — никто не должен приходить в чужой дом со своими порядками: ни земляне на отсталые планеты, ни какие-нибудь сверхцивилизаторы-Странники на Землю. Возьмёте меня к себе, Экцеленц?
— А ты повзрослел, мой мальчик, — медленно произнёс Сикорски, — это хорошо. Да, я возьму тебя, если, конечно, за время перелёта к Земле ты не передумаешь.
— Не передумаю — у меня было время хорошенько подумать и принять решение. Если кто-то где-то живёт свои укладом, нисколько не угрожая Земле и не затрагивая её интересы, с какой стати мы должны являться к этому кому-то незваными гостями, давать непрошенные советы и учить, как надо жить? Разве у нас самих всё идеально, и нам нечем заняться в своём собственном доме? Так что запрашивайте КОМКОН — пусть присылают того, кто считает по-другому, кто хочет нести отсталым гуманоидам свет разума, и будет здесь работать. Неделю-другую мы с вами как-нибудь потерпим, а заодно и Льва дождёмся — хочу я ему сказать пару слов.
— Значит, вернёмся вместе, — подытожил Сикорски. — Что ж, я доволен, не буду этого скрывать — хоть маленькая ложка мёда в бочке дёгтя. Раду ты, кончено, заберешь с собой?
— Конечно, — уверенно ответил Максим Каммерер.
* * * Неделю спустя
— Вот и всё, — преувеличено бодро сказал Максим. — Я возвращаюсь домой, на Землю — меня отзывают. Собирайся, малыш, — тебя ждёт новый мир, мой, то есть наш мир, мир без грязи, злобы и крови. Тебе будет хорошо, Рада, — там мы с тобой будем счастливы.
Рада молчала.
— Что с тобой? — обеспокоено спросил Максим. — Тебе нехорошо?
— Я не поеду, — тихо сказала она, — я останусь здесь.
— Как? Почему? Не бойся, ты быстро привыкнешь, адаптация к новым условиям…
— Я не поеду, — повторила Рада.
— Но почему? Неужели ты хочешь, чтобы мы расстались? Ведь мы же с тобой любим друг друга!
— Любим, — согласилась она. — Но что будет через десять-двенадцать лет? Я старше тебя, Мак, — лет через пятнадцать я увяну, а ты по-прежнему будешь молод и полон сил. У нас с тобой разные сроки жизни — мы дети разных рас. Твоя жена станет старухой, и любовь твоя умрёт — она уступит место жалости. Я этого не хочу.
— Глупости! — возмутился Максим. — Медицина Земли творит чудеса, ты останешься молодой, и мы будем стариться вместе.
— Нет, Мак, — она коснулось ладонью его щеки, и он увидел её глаза: серые глаза, полные грусти. — Всё будет именно так, как я сказала — не надо обманывать ни себя, ни меня, пусть даже невольно. Ты добрый, Мак, и ты меня любишь, но нам пора расстаться: так будет лучше для нас обоих. Пусть останется память: воспоминания о счастье — это тоже счастье.
— Я тебя здесь не оставлю!
— Оставишь. Подумай сам, ну кем я буду в твоём мире? Просто твоей женой, мягкой домашней игрушкой? Твой мир прекрасен, ты рассказывал мне о нём, и показывал цветные картины, но это твой мир, а не мой — я буду в нём чужой, и он будет для меня чужим. Мой мир здесь, я его часть, а на твоей Земле я в лучшем случае стану подопытным образцом для ваших учёных, изучающих обитателей других планет. Ты хочешь, что бы я стала экспонатом какого-нибудь вашего музея?
— Что за чушь, Рада! Никто тебя…
— Ты не понял, Мак. Здесь я помогаю моему миру сделаться лучше, я нужна ему, а на Земле я буду нужна только тебе, и то до поры до времени. Мы дети разных рас, — повторила она. — У богов и у людей разные дороги, и не надо, чтобы они пересекались.
Пружина распрямилась, с горечью подумал Максим, глядя на Раду — на незнакомую ему Раду, совсем не похожую на Раду прежнюю, — и её уже не согнуть.
— Ты твёрдо решила? — спросила он, не узнавая собственный голос.
— Да. Прощай, Мак, — пока живу, я буду тебя помнить.
— Рада…
— Не надо, Мак.
Она на мгновение прильнула к нему — он ощутил тепло её тела и запах её волос — и тут же отстранилась, словно разрывая всё, что их связывало.
— Прощай, землянин, и будь счастлив.
Она никогда меня так не называла, подумал Каммерер, только по имени…
Он молча повернулся и медленно пошёл к двери, надеясь, что Рада его окликнет и остановит, но она молчала. Максим переступил порог, задержался, всё ещё ожидая услышать её голос, и, не дождавшись, вышел из комнаты, приказав себе не оглядываться.
Рада смотрела ему в спину, пока его высокая фигура не исчезла за дверью, и глаза её были сухими. В них не было слёз: Идущая Рядом научилась управлять своими эмоциями. «Я выполнила наказ Матери Матерей горцев Зартака, — думала она, — небесное семя проросло. А тебе, Мак, не надо знать, что у нас будет сын — мой сын принадлежит моему миру. Дороги богов и дороги людей не должны пересекаться…».
«Вот ты и вывернулся наизнанку, мой обитаемый остров, — думал Каммерер, глядя с орбиты на белый шар планеты Саракш. — Массаракш, тридцать три раза массаракш…».
