Уоррен, лежа на койке, пялился в темноту. Ему было известно, что в каких-то жалких двух футах над головой — стальная переборка, но ее было не разглядеть. И ему было понятно, что существует способ запустить двигатели, совсем простой способ, если знать его или вспомнить, но способа такого он тоже не видел.
Люди попадают в неприятности, набираются знаний, познают сильные чувства — а потом, с течением времени, забывают и неприятности, и знания, и чувства. Жизнь, по существу, непрерывная цепь забвения. Воспоминания стираются, знания тускнеют, навыки теряются, однако требуется время, чтобы все это стерлось, потускнело и потерялось. Не бывает так, чтоб сегодня знать что-то назубок, а назавтра забыть.
Но здесь, на этой безжизненной планетке, процесс забвения каким-то немыслимым образом резко ускорился. На Земле нужны годы, чтобы забыть крупную неприятность или утратить прочный навык. А здесь это происходит за одну ночь…
Он попытался заснуть и не сумел. В конце концов он встал, оделся, сошел по трапу и, миновав шлюз, вышел в инопланетную ночь.
Тихий голос спросил:
— Это ты, Айра?
— Я, Лопоухий, я самый. Мне не спится. Тревожно мне что-то.
— Тебе всегда тревожно,— ответил Лопоухий,— Это у тебя профессиональная идео… идеосин…
— Идиосинкразия?
— Она и есть,— согласился Лопоухий, легонько икнув,— Ты угадал слово, которое я искал. Твои тревоги — профессиональная болезнь.
— Мы в ловушке, Лопоухий.
— Бывали планеты,— сообщил Лопоухий,— где я не возражал бы застрять надолго, но эта не из их числа. Эта, если по совести,— охвостье творения.
Они стояли рядом во тьме, и над головами у них сияла россыпь чуждых звезд, а перед ними до смутного горизонта расстилалась безмолвная планета.
— Тут что-то не то,— продолжал Лопоухий,— Что-то носится в воздухе. Твои ученые лбы заявляют, что тут нет ничего, потому что не видят ни черта в свои приборы, и в книжках у них говорится, что если на планете только скалы и мхи, другой жизни не ищи. Но я-то на своем веку навидался всяких планет. Я-то лазал по планетам, когда они были еще в пеленках. И мой нос может сказать мне о планете больше, чем все ученые мозги, если даже смешать их в кучу и переболтать, что, между прочим, совсем неплохая идея…
— Наверное, ты прав,— нехотя сознался Уоррен,— Я сам это чувствую. А ведь раньше не чувствовал. Наверное, мы перепуганы до смерти, если начали понимать то, чего раньше не чувствовали.
— А я чувствовал даже раньше, чем перепугался.
— Надо было осмотреться здесь хорошенько. Вот где наша ошибка. Но на свалке было столько работы, что об этом и не подумали.
— Мак прогулялся немного, — сказал Лопоухий,— И говорит, что нашел какие-то башни.
— Мне он тоже о них говорил.
— Он совсем позеленел от страха, когда рассказывал мне про башни.
— Да, он говорил, что они ему не понравились.
— Если б тут было куда бежать, Мак уже улепетнул бы во все лопатки.
— Утром,— решил Уоррен,— мы первым делом пойдем и осмотрим эти башни как следует.
Это действительно были башни, вернее, башенки. Их было восемь, и они стояли в ряд, как сторожевые вышки,— словно кто-то когда-то опоясал такими вышками всю планету, но затем передумал, и все остальные снесли, а эти восемь почему– то оставили.
– Они были сложены из необработанного природного камня, сложены грубо, без строительного раствора, лишь кое-где на стыках камни для прочности скреплялись каменными же клиньями или пластинами. Такие башенки могло бы соорудить первобытное племя, и вид у них был весьма древний. У основания башенки достигали примерно шести футов в поперечнике, а кверху слегка сужались. Каждая башенка была накрыта плоской каменной плитой, а чтобы плита не соскользнула, на нее еще взгромоздили крупный валун.
Уоррен обратился к археологу Эллису:
— Это по вашей части. Действуйте…
Вместо ответа маленький археолог обошел ближайшую башенку, потом пододвинулся к ней вплотную и внимательно осмотрел. Потом протянул руки, и со стороны это выглядело так, будто он намеревался потрясти башенку, только она не поддалась.
— Прочная,— сообщил он.— Построена на совесть и давно.
— Культура типа Ф, пожалуй,— высказался Спенсер.
— Может быть, и того меньше. Обратите внимание — никаких попыток украсить кладку, простая утилитарность. Но работа искусная.
— Главное,— вмешался Клайн,— установить цель сооружения. Для чего их тут поставили?
— Какие-нибудь складские помещения,— предположил Спенсер.
— Или просто ориентиры,— возразил Ланг,— Заявочные столбы, а может, меты на месте, где предполагалось что-то оставить.
— Цель установить нетрудно,— заявил Уоррен.— Вот уж о чем можно не гадать и не спорить. Всего-то надо скинуть сверху валун, приподнять крышку да заглянуть вовнутрь.
Он решительно шагнул к башенке и стал взбираться по ней. Подъем оказался не слишком труден — в камнях были выбоины, которые могли послужить захватами для рук и опорами для ног. Через минуту он был наверху.
— Эй, берегись! — крикнул он, налегая на валун.
Валун покачнулся и не спеша опустился обратно на прежнее место. Уоррен уперся понадежнее и приналег снова. На этот раз валун перевернулся, тяжело рухнул вниз и с грохотом покатился по склону, набирая скорость. По пути валун ударялся о другие валуны, менял курс, а то далее, подброшенный инерцией, ненадолго взлетал в воздух.
— Киньте мне сюда веревку,— попросил Уоррен,— Я привяжу ее к верхней плите, и мы вместе ее стянем.
— У нас нет веревки,— отозвался Клайн.
— Тогда пусть кто-нибудь сбегает на корабль и притащит. Я побуду здесь до его возвращения.
Бриггс потопал в сторону корабля. Уоррен выпрямился. С башенки открывался прекрасный вид на окрестности, и он принялся, медленно поворачиваясь, изучать их.
Где-нибудь неподалеку, мелькнула мысль, люди — ну пусть не люди, но те, кто строил башни,— должны были обустроить себе жилье. На расстоянии не больше мили отсюда некогда было поселение. Ибо на возведение башен требовалось немалое время, а следовательно, их строители должны были где-то хотя бы временно разместиться. Но разглядеть ничего не удавалось — только нагромождения камней, обширные скальные обнажения да наброшенные на них коврики первичных растений.
Во имя чего они жили? Зачем они были на этой планете? Что могло их здесь привлечь? Почему не улетели сразу, что их удержало?
И вдруг он замер, не в силах поверить своим глазам. Очень тщательно проконтролировал впечатление, ощупывая взглядом линии, убеждаясь, что не сбит с толку игрой света на какой– нибудь куче камней. «Ну быть того не может!» — восклицал он про себя. Три раза такого не происходит. Он впал в заблуждение…
