Наше путешествие будет весьма ненадежным — воды эти не картографированы и курс проляжет мимо многих значительных произведений. Возможно также, что время от времени мы будем подплывать к островам, которые только кажутся сушей. Ведь это Волшебные Острова; следовательно, нет ничего странного в том, что иные вблизи могут превратиться в Чудо-юдо Рыбу-кит или просто в утренний туман. Однако опасность блужданий в незнакомых водах искупается не только красотой и волшебством цели нашего путешествия, но и тем, что эти произведения двигают фэнтези вперед, они источник и оправдание жанра в целом, пламенное сердце каждой звезды.
Выбор нашего маршрута вовсе не означает, что мы третируем громадные континенты Высокой Фэнтези и Маньеризма, Кельтских Сумерек и Современной Городской Сказки, или даже Мэйнстрим. Шекспир отличный парень, когда он на своем месте. Но его место не здесь.
В кильватере корабля шипит струя белой воды. Из «вороньего гнезда» с верхушки мачты свешивается эльф-впередсмотрящий и кричит пронзительным и высоким голосом: он только что видел морскую птицу! И сразу же все. кто не занят с канатами или у румпеля, устремляют свой взор в указанном им направлении. Земля!
Из воды перед нами встает трио островов — Зимьямвианская трилогия Э. Р. Эддисона: «Владычица всех владычиц», «Рыбный обед в Мемисоне» и «Мезентианские ворота». «Червь Уроборос», часто называемый первой книгой цикла, на самом деле лежит от них в некотором отдалении — и его лучше читать последним, как некую мантиссу[8]. Собственно же трилогия — это порция хорошей выпивки для ценителей крепко сработанной прозы. Прежде чем стать писателем. Эддисон сделал карьеру британского государственного служащего, поэтому его книги описывают совсем иной мир — мир. в котором он родился бы с куда большим удовольствием. Этот мир. зачатый в алхимическом браке Ренессанса и Средневековья. состоит из сильных страстей, елизаветинской риторики и подлинных эротических ощущений. Элизабет Уилли охарактеризовала книги Эддисона как «Толкина с сексом», однако в равной степени они могут быть названы и «Говардом с политесом». Так что они — «в традиции».
И они не одиноки. Все больше и больше островов, один за другим, возносят свои вершины над ровной гладью моря — туманные издали, они таят, несомненно, необычайные наслаждения: трилогия «Горменгаст» Мереина Пика; скупые на язык сказания лорда Дансени о Богах Пеганы и о землях, лежащих за Полями, Которые Мы Знаем; мизантропические изыскания Кларка Эштона Смита в странах Зотика, Гиперборея и Посейдония; «Юрген» и некоторые другие книги Джеймса Брэнча Кейбелла; наконец необычный и бесподобный «Смех-в-Тумане» Хоупа Мирлиса, книга, о которой Нил Гэймен сказал, что в ней сконцентрирована главная проблема жанра фэнтези — проблема «примирения фантастического с обыденным».
Компания эта настолько пестра и скандальна, что не стоит и думать о том, чтобы усадить их всех в одну лодку: Толкин пренебрежительно отзывался о Дансени, Кейбелл презирал критиков, а Смит ненавидел все человечество в целом. Твердая фэнтези сама создает себе предков и предшественников. Тем не менее все они принадлежат друг другу — по той причине, что они просто не могут принадлежать чему-либо другому.
И вновь кричит впередсмотрящий! Мы подходим к первому современному образчику твердой фэнтези.
Это роман Джона Кроули «Маленький, Большой».
Как и большинство произведений, которые я желаю рассмотреть в этой статье, «Маленький, Большой» с трудом поддается краткому пересказу. На какое-то мгновение эта задача кажется жутко пугающей: мы, как дети, стоим на опушке темного леса, зная, что там, в лесу, нашей плоти алчут волки, ведьмы и еще какие-то незнакомые твари, такие страшные, что для их описания просто невозможно подобрать слова. И еще где-то в ночи хихикают тролли.
И, как дети, мы не можем заставить себя сделать хотя бы еще один шаг вперед.
«Маленький, Большой» — книга, представляющая собой нечто вроде семейной хроники, в которой родственные связи прослеживаются далеко вперед и назад во времени, однако повествование все время возвращается к двум основным героям — Смоки Барнейблу и его сыну Оберону. Смоки, человек перекати-поле, влюбляется в Дейли Элис из обширного клана Дринкуотеров. Элис вводит его в свою семью и приводит в место, которое в их семье называют Сказкой. Так читатель узнает, что Дринкуотеры каким-то образом связаны с Маленьким Народцем, но природа этой связи до самого конца романа остается неясной.
И хотя Смоки по ходу действия постоянно узнает об этом что-то новое, он все время упорно отталкивает от себя все необычное. И поэтому полноценным членом семьи он так и не становится — просто потому, что не сумел себя заставить поверить в существование фей. И это свое отчуждение он неумышленно передает сыну.
«Маленький, Большой» открывается паломничеством Смоки в Сказку. Оберон впервые появляется в романе уже взрослым, когда он уходит в Город в тщетной попытке убежать от волшебства. Увы, если поначалу все выглядело так мило, уютно и комфортно, то теперь приходят в движение некие большие и опасные силы. Распадающийся мир теряет жизнеспособность. Город вступает в период бесконечного упадка. Где-то на пороге маячит вечная зима. Да и сам Оберон по какой-то досадной случайности подвергается порче. И что бы он ни делал, как бы со всем этим ни боролся, она все больше и больше опутывает его своей паутиной.
То, что Кроули представляет нам здесь, выглядит чрезвычайно смелым и дерзким. Он смастерил произведение современной взрослой литературы из материи волшебных сказок и детских считалок. И в том, что из всего этого получилось, нет ничего такого уж чудесного и сверхъестественного. Однако в чем «Маленький, Большой» действительно не имеет себе равных — так это в том, как он ухитряется быть одновременно таким возвышенным и таким безыскусным, постоянно балансируя на краю пропасти, но так и не падая в нее.
Книга Кроули, ностальгическая по своему духу, решена в цветовой гамме, присущей девятнадцатому веку. Однако я совсем не хочу, чтобы вы уверовали, будто цвета эти характерны для всей твердой фэнтези и что этот жанр не может быть созвучен интеллектуальным ритмам сегодняшнего дня.
С подъемом информационной экономики, вознесшим ее над промышленным производством, и вытекающим отсюда расцветом семиотики (ибо каждая новая правящая элита требует для своей власти теоретического обоснования), возникает необходимость переписать интеллектуальную историю. Средневековая схоластика, долгие века пребывавшая в полном пренебрежении, пе-доживает возрождение; Джордано Бруно, замученный церковью за грехи раскрепощенного разума, объявляется предком-основателем и родовой фигурой; протонаука алхимия выглядит в своем освеженном виде уже не как прародительница химии или попытка научного поиска, но как оккультная ментальная дисциплина, чья главная цель заключается в упорядочении и описании Вселенной.
