Главный враг «Людей», конечно, не «Соседи», и даже не их спонсоры (американцы), но нечто менее осязаемое, что-то, с чем гораздо труднее сражаться: культурный Холокост двадцатого века. Когда партизаны отвоевывают наконец назад свою страну, они уже более не «Люди». Непобежденная Страна — это воображаемая земля с изобретенными обычаями и достаточно достоверной культурой. Но ни один читатель, разумеется, не ошибется в том, откуда взята кульминационная сцена повести: это насильственная эвакуация Пномпеня «красными кхмерами». Победившие повстанцы становятся очередными захватчиками.
Однако произведение не выглядит прямой аллегорией, перед нами искренняя, живая и глубоко человечная история. Главное достижение Раймена в том, что все события показаны глазами обыкновенной крестьянской женщины, и сделано это без сгущения красок или фальшивой сентиментальности. Раймен говорит о своей героине так, как вы или я о ком-то из членов собственной семьи, говорит уважительно, хотя порой и не без сердитых ноток.
Я уже намекал ранее, что «Непобежденная Страна» легко может быть прочитана и как научная фантастика. Все в ней происходящее может получить трактовку и с позиций естественных наук: биоинженерии, нанотехнологии и прочих, относящихся к тому же концептуально-инструментальному багажу. Во многих произведениях, налепивших ярлык «твердая НФ», я видел гораздо меньше правдоподобия. Однако явственное присутствие машинерии (хотя в провинции к ней относятся с сильным подозрением) вовсе не отличает эту вещь от фэнтези. И истина здесь такова, что произведение это вовсе не о том, какое воздействие на человеческие существа оказывает технология. Скорее, это исследование того, что происходит с культурой, которая была пропущена через АД.
В конце повести, уже после всех ужасных, душераздирающих сцен, становится ясно: «Непобежденная Страна» — книга вовсе не о войне и насилии, геноциде и разрушении культур. Она о том, что остается после этого, о том, что неприкосновенно, что сокровенно, что продолжает жить.
Обсидиановое море под нашим кораблем становится бутылочно-зеленым, затем бирюзовым. Под килем скрипит песок. Мы входим в «Кости Луны». Причалив к берегу, мы легко спрыгиваем на… землю?
Это странная судьба, что досталась на долю Джонатана Кэрролла. Его первый роман «Земля Смеха» был с энтузиазмом встречен поклонниками жанра, но с равной непринужденностью был принят и деятелями мэйнстрима. Жаркие ласки жанра становятся обычно поцелуем смерти для тех, кто стремится к литературной респектабельности. Кэрролла же это правило как будто и не коснулось.
Что ж, мэйнстрим — место забавное. Он заявляет свои права на «переполненное людьми и суевериями» (по словам Дилана Томаса) «Путешествие в Город Мертвых» Амоса Тутуолы, на избранные произведения Т. Х. Уайта и К. С. Льюиса, на «Строителя лабиринтов» Майкла Айртона и даже на таких суперзвезд нашего жанра, как Рэй Брэдбери и Урсула Ле Гуин, но в то же время решительно отвергает Р. А. Лафферти, «Серебряный локон» Джона Майерса Майерса и (до сих пор) Сэмюэла Р. Дилэни. Он заключает в объятия, носится как с писаной торбой, а затем отбрасывает Джеймса Брэнча Кейбелла с его античной сатирой «Юрген». Он находит место в своей сокровищнице для «Орландо» Вирджинии Вулф, но умаляет те фантастические элементы, без которых эта вещь просто не могла бы существовать. Короче, нет смысла высматривать в мэйнстриме какую-либо строгость мысли.
Хотя, в принципе, понять, почему внешний мир не гнушается браконьерствовать в заповедниках нашего жанра, не так уж и трудно; для этого достаточно открыть книгу Кэрролла в любом месте и прочитать один-два абзаца. Однако Кэрролла отличают не только превосходный прозаический стиль и сочные детали. Фантастический мир Рондуа, в который его героиня, Каллен Джеймс, попадает благодаря череде продолжающихся взаимосвязанных снов, такой же живой и яркий, как и многие иллюстрации, вырезанные из многих классических книжек с картинками. И даже авторские отступления льют воду на ту же мельницу — как в том эпизоде, когда Каллен размышляет об историях из своих снов: «Словно анекдоты, которые мы слышали и забыли, пока кто-то не начинает рассказывать их заново, так и я могла рассказать теперь моему сыну многое: как горы научились бегать, кролики — рисовать карандашами, а все птицы стали одного цвета».
В снах Каллен сопровождает теплая компания: ее юный сын Пепси, так и не рожденный в «реальном» мире, волк Фелина, верблюд Мартио и Мистер Трейси — пес в большой фетровой шляпе. Там, в снах, она ищет пять Костей Луны. А проснувшись, страдает, любит, выходит замуж, страдает еще больше, заводит новых друзей и наконец лицом к лицу встречается с последним ужасом на той грани, где сливаются сны и реальность.
Финал романа, как и в других книгах Кэрролла, внезапен и тревожен, словно дверца ловушки, неожиданно распахнувшаяся под ногами.
Первые несколько раз, когда я сталкивался с этим приемом, он выглядел для меня как необъяснимая для столь образованного и умелого писателя потеря контроля над своим текстом. Но постепенно стало ясно, что это — по какой-то причине, о которой я не могу догадаться, — эффект намеренный. Это просто часть цены, которую ты должен заплатить, если желаешь прочитать книгу.
Тем не менее должен признаться: я по-прежнему испытываю сомнение, обозначать ли эту точку на карте как остров. Сей фантастический мир, блистательный почестям, в целом выглядит как лоскутное одеяло. Вырежи части с реальным миром, а остальное расширь, чтобы заполнить лакуны — и он никогда не станет самодостаточной системой. А может — и читатель легко припомнит с дюжину хитрых приемов, — это только кажется?
Дело, однако, в том, что, когда автор не верит достаточно глубоко в создаваемый им мир, он создает не фэнтези, а метафору. И в этом смысле «Кости Луны» выглядят как Джаскониус, морское чудище, внутри которого семь лет служили мессу во славу Господа каждое пасхальное воскресенье Святой Брендан и его моряки-монахи. Так что не настоящий это остров, а легендарный зверь, причем тот, что хранит верность не нашим дорогим лордам, а повелителям литературы с обратной стороны Луны.
Менее храбрые члены нашего экипажа чувствуют себя неуютно, они спешат убраться на корабль при малейшем признаке, что гигант Джаскониус готов погрузиться в те безвоздушные, мрачные царства и владения, где такие, как они, преуспеть не могут. И действительно, почва под ногами начинает колыхаться…
Взбунтовавшийся экипаж толпится на фордеке, все они — от трюмного гнома до матроса-эльфа — до предела возмущены тем, что капитан, прокладывая курс, не уделил внимания их любимым произведениям. Один выкрикивает название «Фарфорового голубя» Делии Шерман. Другой — «Одержимости» А. С. Байатт. Третий — «Ждущего дракона» Джона М. Форда, четвертый — чего-нибудь (да, хоть чего-нибудь!) из написанного Тимом Пауэрсом. Мятежники требуют Джоя Чанта и Пола Андерсоне, Андре Нортон и Грегори Фроста, Сюзэн Купер и ЛиДреюсет, Флетчера Пратта и Мерседес Лэкки. И уж, конечно, каждый из них в ярости от того, что я и словом не упомянул о Л. Спрэге де Кампе.
