И одернул сам себя – его дело верно служить и защищать, а не судить.
Эрика одевалась, еле сдерживаясь, чтобы не расплакаться. Так просто у нее "нет" сказать получилось, а ведь, по сути, душу себе вынула и вместе с ним выгнала. А скажи "да" – что будет? Она ведь бесплодная!
Ему еще попадутся нормальные бабы, будет свой род длить, пунктик тешить…
И всхлипнула, завыла сквозь зубы, кувшин с молоком, хлеб – все со стола долой. Мать ее природу, мать, мать!!
На полянке у опушки коней объезжали.
Эрлан встал за плечом Робергана, смотрел на белую кобылицу, что резво по кругу шла – грива шелковая, вьется по ветру, ноги тонкие, резвые, бока на солнце бликами играют – красавица. Смотрел на нее, а видел Эрику – живость порывов, глаза в которых огонь с водой сходились, день с ночью.
– Что-то ты не весел, – заметил лет, бросив на него взгляд. – А я за жрецом послал.
"Зря", – зубы сжал так, что хрустнули.
Роберган бровь выгнул, оглядел мужчину с ног до головы и плечами повел – вас, изначальных, и с хмельной головы не разберешь.
– Думал, гульнем… Помощь твоя нужна, – бросил без переходов.
"Какая"? – уставился на него Эрлан.
– С родичем твоим поговорить, если родич вообще, – придвинулся ближе, чтобы и птица на дереве не прослышала. – Мутный он больно, но сдается, может знать, где остальные. Попытать надо – что да кто и откуда. Он – не он, они – не они. Вроде с Лайлох знакомцы, и вроде как из оного теста, а так ли? Те ли?
Эрлан мрачнел от каждого слова. Вспомнилось, как Эйорику тот плененный обнимал, как они целовались.
"О чем ты?" – спросить вслух не мог – зубы свело от мысли, что не тот лишний, а он, что не с ним Эя сладилась – с тем.
Роберган к уху светлого качнулся:
– Не засланные ли? Эберхайм не на такое способен, не мне тебе объяснять. Приветим змей.
Эрлан глянул поверху сосен: видиться с соперником, что самого себя на ремни резать. Второе, пожалуй, и лучше.
Но есть резон в словах лета, да и самому определенности хочется.
Почему же она отказала, почему?!
– Что хоть сказала? – поинтересовался Роберган, видя, что далек мыслями светлый от земных дел.
– Что секс не повод для свадьбы, – бросил глухо.
– А секс это?…
"Постель!" – бросил, как в зубы дал, и пошел к дому лета. Тот бровь выгнул ему вслед: надо же. Вот зараза – баба.
А вдуматься – неужто изначальная судьбу веселухи выбрала? Совсем мир сказился.
Впрочем, быть не может чтобы светлая да… Это надо чтоб звезды на земь пали, и то не случится. Нееет, не то здесь что-то, не та светлая, чтоб даже думать такое.
– Чудны дела твои, Мать Небесная, – протянул и потопал за Лой.
Мысли свои при себе оставил, зная, что озвучь и своими же словами подавится, а Эрлан ему заклятым врагом станет, если тут же на месте не убьет. И будет прав.
– Я стража нашел, дай время – он узнает, что к чему, а через него и мы, – бросил светлому. Тот глянул, тоски не утаив – видно не верил. И Роберган заподозрил, что все банальнее – тот щенок, что в подполе сидит.
Лой мысли лета уловил, остановился, и вдруг прихватил за грудки, без труда от земли отрывая:
– Не лезь, – процедил.
– Понял, – поспешил заверить и вновь на траву встал. А ведь вроде вровень по росту и массе, он даже и выше и помощнее будет…
Шах сидел в углу, в потолок глядел – пусто на душе и желаний ноль, на все ровно. Даже на звук открывающейся двери голову не повернул – похрену кто и зачем пришел.
Лет табурет поставил, сел напротив светлого:
– Поговорим?
Не шевельнулся.
Лой с трудом заставил себя пройти, встал у стены напротив, уставился на мужчину. Тот приметил его, очнулся и взгляд изменился – ненависть появилась, жгучая смесь ревности и жажды мести.
Эрлан же смотрел на Шаха и чувствовал, что сходит с ума, что уже сошел. Вернее – пришел – замкнулся круг, спасибо Майльфольму.
Шах поднялся, взгляда с Лой не спуская:
– Ну, что, невесел смотрю? Не обломилось? А может, по-взрослому все решим, как мужики?
Роберган вздохнул: ну, рог вам в задницу! Самое время для боев и плясок! Были б людьми – послал бы их… к бабке Веге по навоз. Обеих!
Но не ему в дела изначальных лезть – отодвинулся на всякий случай и мысленно поставил на Лой. Пришлый-то супротив него – сосунок однолеток. И засомневался – баб-то не разберешь, что им и кто надобен, а уж куда изначальную. Может и пришелся ей этот безволосый щеня.
Эрлан руки на груди сложил, лицо спокойное, а в глазах боль и кручина.
– За что биться будем?
Шах моргнул, замирая. Тихо в душе стало, и злость улетучилась, а по венам покой и сладость побежали.
– За нее, – выдавил.
Эрлан молчал, разглядывая его – силен, ладен – вымахал, возмужал. А все такой же норовистый и поперечный. Брат…
Брат – соперник. Брат, которому должна по праву сговора принадлежать Эйорика Лайлох, но принадлежит Эрлану, которому должна принадлежать Нейлин Лайлох… но та принадлежит миру предков, потому что всего за день до помолвки ее собственный страж взял ее и тем смыл всякую надежду, всякую возможность сладится с молодым Эрланом Лой.
Один проступок бесчестного стража, а какие последствия…
Глаза мужчины остекленели. Он пошатнулся и вышел.
Роберган проводил его удивленным взглядом и нахмурился: а дело -то куда хуже, чем думалось.
Эрлан сел на траву у "темницы" лета, спиной к камням кладки прислонился и глаза закрыл – тошно. И ни выхода, ни входа.
Как он вчера не заметил родовой знак?
А что он вообще, кроме Эйорики видит? Ведь, как встретил ее, словно ослеп и оглох, не то что мир – себя потерял.
Он старший брат и проклят, как и младший закором – любить одну. Но как старший должен беречь младшего и помогать ему. Где выход?
Необученный ни собой, ни правом не владеющий, не знающий правил и законов, забывший мир и предков своих – положен Эйорике и завяз в ней, как в болоте.
Допустить, чтоб они сладились? Что он может ей дать? Он же даже не знает ничего о ней! Он о себе-то не знает! Погубит он ее, погубит!
Но Эрлан ему старший брат, и долг никто не отменял.
Отдать ее? Ведь право за ним и это так!… Но как жить самому?
Эрлан ком сглотнул, ворот рубахи рванул, дурея от ситуации. И увидел кружку с молоком перед лицом.
Лири сидел на корточках перед ним, испить протягивал, видя, что совсем светлому худо. Взгляд у стража мрачный – чует беду с хозяином, его маяту и отчаянье.
Лой выпил, кусок амина проглотил:
– Что, светлый? – озаботился страж.
– Вейнер, – только и смог сказать, с трудом губы разжав.
А больше ничего говорить и не надо было. Лири сел, голову ладонью огладил, оскалившись и, вдруг, запустил кружкой в колья ограды.
– Поэтому отказала?
