Околоточный прервался, поджег потухшую папиросу, и вдруг, подозрительно смерив меня тяжелым взглядом, выдал:
— Признавайся, Степа, твоя работа?
От неожиданности я выронил только вынутый из кармана портсигар и, с трудом проглотив шершавый комок, вставший поперек горла, ошарашено переспросил:
— Какая работа? Ты вообще о чем?
Продолжая сверлить меня глазами, Селиверстов не отступал:
— Почему со мной не пошел? Зачем в избе остался?
— Петя, — я аккуратно подобрал портсигар и, судорожно соображая, в каком ключе вести острый разговор дальше, мягко поинтересовался: — Ты, видать, запамятовал, что я намедни пулю в грудь схлопотал, а?
— Правильно, схлопотал! — повысил голос не на шутку возбудившийся околоточный. — Любого другого уже десять раз вперед ногами бы вынесли, а ему хоть бы что! Ты, что же получается, колдун?!
Сам того не сознавая, приятель в горячке подсказал, как выкрутиться из того угла, в который он меня загнал. Я, может быть, давно был бы счастлив поделиться с ним своей настоящей историей. Но как, без риска прослыть сумасшедшим, объясниться с человеком XIX века категориями третьего тысячелетия, не говоря уже про контакты с пришельцами? Поэтому, оставалось зацепиться за случайно подаренную им возможность. Разминая папиросу чуть подрагивающими от волнения пальцами, я поймал взгляд околоточного и подчеркнуто небрежно бросил:
— Да — колдун. Теперь тебе стало легче?
Тут настала очередь Селиверстова ронять окурок. Поперхнувшись, он долго откашливался, после чего хрипло выдавил:
— Как колдун? Шутить изволишь?
Вот так — колдун. Без всяких шуток. И я устроил светопреставление. Ты же это хотел услышать? — сложившаяся, было, до предела ситуация, теперь начала меня откровенно забавлять, а беспомощно хлопающий ресницами околоточный, наоборот, впал в полную прострацию.
Отчетливо ощущая, как спадает разлитое вокруг напряжение, я поднялся на ноги, повел плечами, разминая затекшие от долгого сидения мышцы, и шагнул к застывшему неподвижным изваянием полицейскому. Дружески хлопнул его по спине, выводя из ступора, и нарочито официальным тоном поинтересовался:
— Господин околоточный надзиратель, вы уже завершили свою миссию на месте преступления?
Прячущий глаза Селиверстов, словно не слыша вопроса, глухо буркнул:
— Как ты это делаешь?
— Какая разница, — отмахнулся я. — Все равно не поймешь. Еще раз спрашиваю, ты закончил?
— Да, — не сразу отозвался упорно продолжающий пялиться в пол околоточный. — Всех выловили и в острог отправили. Завтра с утра ими займусь. Между прочим, они бочки с лампадным маслом из подпола вытащили и к ним самодельные пороховые бомбы пристроили. Если бы рвануло, от заложников костей бы не собрали.
— Ну не рвануло же. Теперь-то что переживать? — несмотря на мою показную беззаботность, между лопаток пробежал холодок запоздалого страха.
Прекрасно понимая состояние души пережившего сильнейший стресс Селиверстова, я со словами: «Как-то, Петр Аполлонович, у меня после всех этих безобразий в горле пересохло. Надо бы срочно это дело поправить», — подхватил его под руку, насильно поднял на ноги, и поволок за собой на выход из избы.
Дела сердечные, и не только.
Наша с Селиверстовым релаксация затянулась далеко за полночь. Бражничать, не сговариваясь, отправились в памятный кабинет на втором этаже трактира, где, по сути, и зарождалась наша дружба. Только на этот раз, вместо обычного оживленного застолья вышла мрачная попойка.
Старший половой в отсутствии хозяина попытался заступить вход на лестничный марш, невнятно бормоча неуклюжие оправдания. Однако стоило околоточному опалить его бешеным взглядом, как официант отскочил, словно ошпаренный. Уже поднимаясь, полицейский бросил, не оборачиваясь:
— Подашь как обычно, и запишешь на меня.
Смертная мука на лице слуги сменилась неподдельным облегчением, лишь, когда я, проходя мимо, шепнул:
— Счет мне, и пошевеливайся.
Не рискуя больше нарываться на гнев важных посетителей, половые старались на совесть, бегом производя смену блюд и едва успевая подносить штоф за штофом. А мы, перебрасываясь пустыми редкими фразами, тупо накачивались, в мыслях снова и снова возвращаясь к событиям этого бесконечного дня.
Путь домой запомнился урывками. Кажется, так не хотевший пускать нас официант получил настолько щедрые чаевые, что не разгибался до самого выхода, всё порываясь поцеловать мне руки. Затем в памяти зиял черный провал, до того момента как я, раскидав одежду по всей комнате, замертво рухнул в постель.
Около полудня меня словно окатили ледяной водой. Мягчайшая пуховая перина вдруг закаменела, а одеяло придавило чугунной плитой, лишая малейшей возможности двигаться.
С колоссальным напряжением сил разорвав сковавшее конечности оцепенение, я подхватился с кровати и первым делом уперся ошалелым взглядом в вольготно развалившегося в качалке Георгия. На его коленях, моргая красным, отчаянно пищало небольшое плоское устройство с зализанными углами.
Резкий, на грани ультразвука визг до того резал слух, что я, не задумываясь, заставил прибор замолчать. Тот, обиженно хрюкнул, и напоследок ярко моргнув лампочкой, зловонно задымил, окончательно отключаясь.
Пока хорр изумлено вылупив глаза, тряс в руках без видимых причин сгоревший аппарат, я, наконец, сообразил, для чего он предназначен. И эта догадка моментально привела меня бешенство. Не желая сдерживать эмоций, я рявкнул во всю глотку:
— Живо выметайся, и жди за дверью! Оденусь, позову! — и, провожая глазами до глубины души потрясенного отказом техники Георгия, безропотно вставшего и направившегося к двери, добавил в спину: — Еще раз попытаешься без спросу покопаться в моих мозгах, покалечу.
На самом деле, выгонял я непрошенного гостя даже не за попытку взять под контроль мой разум, поскольку был ничуть не удивлен подлостью хора, скорее ожидая от него чего-то подобного, а совсем по другой, гораздо более прозаической причине. Мне совсем не улыбалось прилюдно демонстрировать презент Богдана. И оставаться без защиты во время беседы с ним тоже было не с руки. Поэтому пришлось использовать любую возможность выставить его за дверь как можно быстрее.
Первым делом натянув комбинезон, найденный за спинкой кровати и наскоро одевшись, я заглянул в зеркало над умывальником, немало удивляясь отсутствию видимых последствий недавнего возлияния. Пригладив мокрыми руками волосы, сам себе подмигнул, выдохнул, как перед прыжком в ледяную воду и отправился открывать.
За то недолгое время, что я наводил марафет, хорр успел взять себя в руки. В комнату вошел прежний, холодно-ироничный, знающий себе цену хозяин положения. Это мне активно не понравилось, и дабы сразу сбить с него спесь, вместо приветствия с ходу глумливо поинтересовался:
