— Ее родители погибли в аварии, — продолжил он, растягивая слова. — Она сидела на заднем сиденье, посередине. Сломала руку, других повреждений нет. Но доктор Уэллс считает, что вам надо ее осмотреть.
— Сколько ей? — Томас называл «девочками» едва ли не всех женщин. Возраст не имел значения.
— Лет семь, наверное.
— Травмирована?
Я психиатр, а значит, просьба Уэллса могла означать потенциальное душевное расстройство.
— Конечно. Да любой на ее месте… Родители погибли у нее на глазах. Она не в себе. Но кроме того, она… — Томас склонился ко мне, — разговаривает как-то странно. Как будто переключается туда-сюда.
Я кивнул.
— Ничего удивительного. Ребенок в шоке.
Девочку поместили в педиатрии, и я решил ее посетить.
Стены ее палаты, покрытые пятнами сырости, смотрелись убого в ярком свете ламп. Девочка оказалась симпатичной — такой, какой и полагается быть любой семилетней девчушке. Маленькая, чуть больше собственной подушки, она спала, завернувшись в одеяло. Правое предплечье от локтя до самой ладони покрывала белая, словно снег, гипсовая повязка.
Я снял с крючка ее карточку, висевшую над кроватью.
Никаких повреждений, не считая руки. Никаких признаков жестокого обращения: ни шрамов, ни ожогов, ни следов предыдущих переломов. Здоровая девочка, скорее всего, из хорошей семьи. Вполне ожидаемая характеристика для ребенка, сидевшего на заднем сиденье, между родителями.
Она перевернулась на другой бок и открыла глаза — темные, глубокие, смотревшие на меня будто издалека. Затем убрала с лица длинные волосы.
— Ou est ma mere?[9] — спросила она.
Очевидно, я имел дело с каджуном[10]. Скорее всего, она жила где-нибудь возле дельты.
Почти не зная французского, я все-таки постарался воспользоваться своими скромными способностями:
— Excusez-moi, je ne parle pas francais. Parlezvous anglais?[11]
Она отрицательно покачала головой, а потом вдруг произнесла:
— Знаю.
Я присел на краешек кровати.
— Джулия, я доктор Дуглас Эверли. Можешь звать меня доктор Даг. Как ты себя чувствуешь?
— Я не Джулия.
— О, вот как?
— Меня зовут Джулиана.
Я снова заглянул в ее карточку. Там совершенно четко значилось имя: Джулия.
— Понятно. Ну, Джулиана, как ты себя чувствуешь?
Она покачала головой, будто я задал слишком сложный вопрос. Я не пытался понять, осознает ли она до конца смерть родителей. Вместо этого я спросил:
— Ты говоришь по-французски. Ты из Луизианы?
— Я не говорю по-французски, — ответила она.
— Что?
— По-французски говорит Джулия.
— Не понимаю.
— Джулия говорит по-французски. А я не умею.
— Но ты же только что разговаривала со мной.
— Не я. Джулия.
Я кивнул и посмотрел на нее внимательнее.
— Ясно. Ты — Джулиана. И ты не знаешь французский.
— Точно.
— Ты из Луизианы?
— Ага.
— А могу я, если захочу, побеседовать с Джулией?
Она пожала плечами.
— Конечно, но она почти не знает английского. А Джуни немного тормозит, так что вам лучше говорить со мной.
— Джуни?
— Она немножко знает французский, но не особенно умная. Зато умеет рисовать. И играть на пианино.
— Джуни, Джулиана и Джулия, — осторожно произнес я. — Итак, Джулиана…
— Да?
— Джуни и Джулия всегда… жили с тобой?
— Конечно.
За дверью послышался шорох. Там стоял Ричард Стивенс, главный врач нашей больницы. Он подслушивал разговор.
— Прошу прощения, Джулиана, — сказал я и вышел в коридор, закрыв за собой дверь.
По выходным Стивенс обычно играл в теннис, а по рабочим дням изучал список больничных расходов и прилагал все усилия, чтобы не дать этому списку вырасти.
— Ну, как там? — спросил он, указывая на дверное стекло. Когда-то он изучал неврологию, поэтому почитал себя сведущим и в психиатрии.
— Пока не уверен, — ответил я. — Какая-то странная травма.
Стивенс кивнул.
— У нас ведь не психиатрическая больница. Выпишите ее как можно скорее. В идеале — сегодня, если получится.
Я открыл рот, собираясь протестовать, но Стивенс меня опередил:
— Нужна ваша помощь с тем шизофреником.
Я кивнул, бросил последний взгляд на Джулию и направился в свое отделение.
* * *
— Господи, Карен, ну и денек, — сказал я в тот вечер жене.
— Едва ли хуже, чем мой, — ответила она.
Я выложил на стол коробки с китайской едой.
По правде говоря, нам стоило бы следить за своим весом, а не лопать роллы с омлетом и свинину в сметанном соусе, но мы и помыслить не могли о готовке, после того как тратили целый час на дорогу до дома. Карен уже переоделась в спортивный костюм, который носила дома, и заколола свои светлые волосы. Я снял галстук и бросил его на табурет.
Она протянула мне две вилки.
— Тарелки, — напомнил я.
Ненавижу есть из коробок. Она пожала плечами, и я стал накрывать на стол.
Когда мы сели и положили на колени салфетки, она взяла пульт дистанционного управления, всегда лежавший где-нибудь неподалеку, и включила телевизор, таращившийся на нас из угла.
Звук с грохотом ворвался в кухню. Такую, казалось бы, уютную: шкафчики из вишни, белые стены, гранитная поверхность, сияющая в свете ламп. Но мне все это не очень-то нравилось. Стоило слегка звякнуть вилкой, и эхо тут же разносилось по всей комнате.
— Дорогая, а если не включать эту штуку?
— Хорошо, — она нахмурилась и выключила телевизор. — Ты расстроен?
— Из-за работы… Ну, знаешь…
— Что-то случилось?
— Один шизофреник угрожал медсестре, поранил доктора и носился с воплями по всему отделению.
— Ужасно. Но теперь-то все в порядке?
— Да, спасибо.
Она откусила кусочек ролла.
— На самом деле меня беспокоит не это. Сегодня привезли девочку, и я даже не успел ее осмотреть. Стивенс тут же начал выпихивать ее за дверь.
Ролл замер на полпути к ее рту.
— Я знаю, ты переживаешь за детей, но… ведь это не твоя вина.
Я пожал плечами.
— Эта девочка… особенная. Странный случай. Загадка. Она говорит разными голосами.
— Ты о чем?
— Как будто… в ней сидят несколько человек. То, что мы называем «диссоциативное расстройство личности».
— Действительно странно. Но такое ведь случается, правда?
— Очень редко. До такой степени, что я даже не верил в существование этой болезни. Придется, пожалуй, поверить. Некоторые люди, ставшие жертвой насилия, могут отгораживаться от реальности, считая себя множеством разных личностей. Так они убегают от действительности.
