Лагерь был небольшим, но в часе верховой езды от него находился соседний лагерь, а дальше еще и еще. Километрах в ста от Степнянска на границе буша и джунглей начинался обширный партизанский район. В сухой сезон земляне, конечно, подпалили бы буш. Они и в сезон дождей пробовали выжечь его, хотя это примерно то же самое, что поджечь спичкой море. Сейчас буш вовсю цвел и был наполнен одуряющими запахами. Весна вступала в свои права, короткая весна Тверди. Еще две-три недели – и яростное солнце вытянет из плотных зарослей достаточно воды, чтобы буш смог выгореть без особых хлопот со стороны землян. Пусть они ждут. Не возбраняется.
Зато мы совсем не собирались ждать. День «икс» приближался. Связи с дальними узлами сопротивления не было. Мы знали день и час, но не знали, добрались ли до заданных целей остальные катера. Вертолет – тот почти наверняка нет. Глупо было и посылать его.
Хотя почему глупо? Что глупого в том, чтобы хоть чуточку увеличить наши шансы? Если обладатель мешка с золотом брезгует медяками, он рискует рано или поздно потерять все свое золото. Нет, никакая жертва не была напрасной!
– В конце концов, мы заварим кашу хотя бы в двух-трех местах, – говорил мне Рамон еще на горной базе, – а там поглядим, чья возьмет. Если мы захватим Врата да еще оставим землян без их техники – победа уже за нами…
Возможно, он был прав. Точно этого не мог знать никто. Темпированные бойцы против военной машины метрополии, биологические объекты против современной боевой техники – чья возьмет? Этого никто еще не пробовал, мы были первыми. А марциане, наверное, с большим любопытством приглядывались к нам: как-то у нас получится?
Интересно и поучительно наблюдать за схваткой, оставаясь в стороне.
Рамон должен был доставить груз «темпо» в район, контролируемый Штабом. Я не знал, удалось ли это ему. Можно было бы слетать туда на катере, но я, во-первых, был нужен здесь как представитель Штаба и консультант по «темпо», а во-вторых, командир отряда наотрез отказал мне в керосине. Он получил приказ, знал день и час «икс», был готов действовать в соответствии с общим планом, а остальное его не интересовало. Даже если бы он каким-нибудь образом узнал, что, кроме его отряда, никто из наших не получил «темпо», его бы это не остановило. Он был твердианином в большей степени, чем я. Может, не зря на Земле нас называют твердолобиками и рассказывают про нас идиотские анекдоты?
Очень возможно, что не зря. А только гибкие да упругие не могут противостоять метрополии. Она мало-помалу скатает их в такой комок, что они забудут, как распрямляться. Любой материал сохраняет упругость лишь до определенного предела, это я вам как инженер говорю.
Я снабдил «темпо» не один лагерь, а целый партизанский район. В отдаленные отряды я сам отвозил капсулы, в ближние их доставляли гонцы. В самом дальнем, затерянном среди болот лагере я встретил маму.
В пронизанном каналами и кавернами чреве гигантского болотного брюкводрева обычно стоит вода, но если не полениться выкачать ее, то пустоты можно использовать под жилье. Сыровато и нездорово, зато сравнительно безопасно – обнаружить лагерь с воздуха очень непросто. Гигантский брюкводрев любит расти у болот, и здесь они насчитывались десятками, эти твердые живые купола, по мере роста сминающие почву вокруг себя в кольцевые складки, а их ботва издали смахивала на обычные деревья. Кто-то сообщил маме о моем приходе, и мне не пришлось нырять в сырые, кое-как освещенные лабиринты. Мама сама вышла ко мне на свет.
Она сильно осунулась, морщины на лице и руках стали резче, а кожа напоминала пергамент. Мы общались записками, потому что понимали от силы одно слово из трех, а еще потому, что я, по ее мнению, несносно верещал писклявым козлетоном, а ее голос, в свою очередь, звучал для меня, как тяжелый бас из недр глубокой бочки. В этот лагерь не поступило ни одной капсулы с «темпо». Для кого? Это был лагерь беженцев. Здесь, в самом сердце джунглей, скрывались те, кто не мог сражаться и не желал оставаться под властью землян, – старики, дети, больные. Мама командовала ими и десятком бойцов охраны. Бойцы они были те еще. Когда я, оставив катер в соседнем лагере ради экономии горючки и совершив пробежку трусцой, внезапно появился перед часовым, этот ротозей даже не сделал попытки вскинуть автомат – просто стоял и смотрел на диво дивное, сверхскоростного человека, мчавшегося так, что ветер за ним гнул кусты к земле. Не верил, должно быть, собственным глазам. Во избежание недоразумений мне пришлось ненадолго «выключить» дурня, чтобы он от большого ума не завопил благим матом, – не люблю, когда на крик сбегается толпа и начинает бестолково палить.
«Ты выглядишь усталой, ма, – лакируя правду, писал я на клочке бумаги, и грифель карандаша не поспевал чертить линии букв, а бумага рвалась. – У вас голодно? Прости, я не принес еды».
Да уж… А мог бы. При виде стариков с выпирающими ребрами и иссохших старух, а особенно детей со вздувшимися животами я почувствовал себя последним подонком. Лагерь был большим, как все лагеря беженцев, смерть уже собирала здесь жатву, и все равно он оставался большим, продовольствие в него текло тонкой, часто прерывающейся струйкой, люди собирали все, чем могли прокормить их джунгли, ели водянистые ягоды, ловили ящериц, собирали какие-то корешки… Охота? Ну какие они охотники! Да и не прокормишь охотой такую прорву народа!
«Не ерунди! – писала мама в ответ. – Мы продержимся сколько нужно. Ты-то в порядке?»
Я кивал, показывая, что я-то как раз в полном порядке. Потом, усовестившись, сбегал в лес, одолжив автомат у «выключенного» часового, и спустя час вернулся с двумя подстреленными свинозайцами. Один был крупным, таких здоровенных свинозайцев я отродясь не видывал в наших лесах. Я порядком устал тащить обе туши, зато обеспечил похлебкой хотя бы детей и больных. «Ничего, ма, – написал я на рваном бумажном клочке. – Держись, недолго терпеть осталось».
Мама и сама это понимала, да и кто бы не понял, владея информацией о «темпо». Раз эти «бациллы» получены и работают в условиях Тверди, значит, дело пойдет.
Она улыбалась, и глаза ее блестели диким торжеством. «Скоро мы покажем, на что способны твердиане! Очень скоро», – можно было прочитать в них. И никакой особенной гордости за сына. А что, все в порядке. Сын при деле. При правильном деле. Но ведь так и должно быть!
Вот такая у меня мама.
Дженни была совсем иной. Теперь я отчетливо понимал: ничего у меня с нею не получится. И не могло получиться. Политики могут сколько угодно договариваться о «культурном обмене», но твердиане и земляне никогда не поймут друг друга. Мы разные. Я жил на Земле, но до сих пор не мог постичь, что у землян в головах. Я имею в виду – у рядовых землян. Твердиане – другое дело. Они свои. Мы романтики и одновременно очень практичный народ. Я любил Дженни, но лучшее, что я мог для нее сделать, это отправить ее назад, в метрополию, не подвергнув при этом значительному риску. Оставшись со мной на Тверди, она не была бы счастлива, а что обычно делает несчастливая женщина? Правильно, отравляет жизнь мужу.
