Аля легкомысленно пожимает плечами:
– Ну, Майорка – это ведь так далеко… А в Москве я все равно жить не стану. К чему мне Москва, мне, знаешь, и тут хорошо…
Такие у нее критерии.
Логика на Алю не действует, приводи хоть пятьдесят аргументов. Аля их внимательно выслушает, а потом спросит как ни в чем ни бывало:
– Ну и что?
И вся стройная архитектоника рассуждений мгновенно рассыплется.
Действительно – ну и что?
Много раз я пытался ей объяснить, что она совершенно напрасно со мной связалась. Я – никто и, скорее всего, останусь никем. У меня не будет ни дома, тем более на Майорке, ни приличной квартиры, ни денег, ни социального статуса. Это цена моей личной свободы, цена независимости, которая для меня дороже всего. К сожалению, так устроен наш мир: хочешь быть в нем свободным – оставайся никем. А как только с вожделением потянулся к чему-то, как только, пусть бессознательно, чего-либо возжелал, сразу же оказываешься в цепях, порвать которые уже невозможно.
Примерно так я ей говорю.
Однако Аля эту мою онтософию пренебрежительно отметает.
У нее свое бытийное исчисление, и внутри него – иная ценностная шкала.
– Что значит – никто? Что значит – никем? Ты – это ты, и ничего больше не нужно…
Вот как она мне отвечает.
И это такой аргумент, против которого не возразишь.
Да и не хочется возражать.
Так – значит так…
В любви она не стонет, не вскрикивает, не лепечет бессмысленных фраз, которые всегда немного смешны, не мечется, не требует никаких заверений и клятв, но будто прислушивается к какой-то эфемерной мелодии, к песне без звука, без слов, к тому, из чего возникают потом музыка и стихи. И мне кажется иногда, что вот сейчас она исполнит эту загадочную мелодию, зачарует, окутает маревом, сведет с ума, а потом, вдохнув воздух любви, опять упорхнет туда, куда земному человеку доступа нет.
Никакими силами ее не вернешь.
Аля, впрочем, придерживается другого мнения.
– Никуда я не упорхну, – говорит она. – Ты здесь – значит, и я тоже здесь. Зачем нам что-то еще?..
В субботу мы с ней устремляемся в Петергоф. Аля подхватывает меня у Кокушкина моста, где я, как ни странно, дожидаюсь ее всего двадцать минут, и, довольно легко проскользнув по утренней пустоте Петербурга, выруливает на эстакаду, которая длинной километровой дугой связывает город и новостройки.
С эстакады открывается чересполосица железнодорожных путей, стена дальнего кладбища, прикрытая лиственной желтизной, а перед ней, через улицу, – остатки бывшего сквера, задавленного сейчас циклопическим круглым сооружением индустриального типа. Блестят узкие стекла, впечатанные в два этажа, посверкивает никелированная эмблема, изображающая силуэт корабля.
Я невольно вздыхаю.
Последний раз я был в этом районе бог знает когда.
– В чем дело? – сразу же спрашивает Аля.
Я отвечаю ей, что вон там, на месте этой производственной лабуды, когда-то располагался сквер, в котором я, представляешь, впервые в жизни поцеловался.
– И было это в десятом классе…
– Как ее звали? – немедленно интересуется Аля.
– Ну, я не помню…
– Вот так же потом, лет через десять, ты скажешь и обо мне…
Я чувствую, что сделал ошибку, завязав разговор. Дело даже не в том, что есть воспоминания, которые невозможно ни с кем разделить, они слишком личные, принадлежат только тебе, но и в том, что женщину за рулем нельзя ничем отвлекать. Женщины ведь не различают главное и второстепенное. Для них главное то, что происходит в данный момент. И если женщине за рулем задать какой-то вопрос, она поворачивается и начинает увлеченно на него отвечать.
При этом, разумеется, едет вперед.
Навстречу судьбе, которая милостива далеко не всегда.
У нас с Алей такие случаи уже были.
Вот Аля показывает мне район Новой Голландии. Это, кажется, август, пыльные, безжизненные мостовые жаждут дождя. Мы аккуратно едем вдоль набережной. Аля мельком поглядывает по сторонам. Я о чем-то неосторожно спрашиваю ее, и она начинает мне отвечать, одновременно перекладывая руль направо. Улица, куда мы сворачиваем, всем хороша, вот только поворот, как выясняется позже, здесь категорически запрещен. Знак, конечно, висит, но Аля его не видит. И не видит громаду черного «джипа», надвигающегося на нас со сказочной быстротой. Я даже вскрикнуть не успеваю. «Джип» вдруг исчезает из поля зрения, улица снова пуста. Аля спокойно, продолжая рассказывать, выезжает на площадь и притормаживает, чтобы что-то мне показать. Сомнений у нее – ни в одном глазу. А я тем временем вижу в боковое стекло, что «джип» всеми четырьмя колесами взгромоздился на тротуар, дверцы у него распахнуты, как крылья жука, пытающегося взлететь, и возле них перетаптываются трое явных «быков» с бритыми бошками. Не понимают, что делать. То ли застрелить за такую езду, то ли что?
Кстати, Аля убеждена, что ничего подобного не было.
– Ты все выдумал. Что ж, по-твоему, я «джипа» разглядеть не могу?
Она искренне возмущена.
Под сомнение поставлено ее искусство водителя.
Спорить с ней бесполезно. Я только вспоминаю, что Валентин, единственный из моих приятелей, кто имеет машину, говорит, что если за рулем видит блондинку, то сразу же пропускает ее. Он считает, что так надежнее. Неизвестно, что она сделает в следующий момент.
Аля с этим совершенно согласна.
– Да, я блондинка, – гордо подтверждает она. – И я не знаю, что я сделаю в следующий момент. К тому же не забывай: на меня столб упал, – после чего съезжает на обочину, тормозит, снимает с шеи сотовый телефон и кладет его мне на ладонь. – Одиннадцать часов. На, звони…
Как я мог об этом забыть! По субботам, ровно в одиннадцать, у меня есть одно непреложное обязательство. А между прочим, уже десять минут двенадцатого! Я хватаю сотовый и как полоумный выскакиваю из машины. Лидия по обыкновению берет трубку после первого же звонка.
Она ни о чем не спрашивает, не откликается, просто с ожиданием дышит в нее.
Я на всякий случай интересуюсь:
– Лидия, это ты? Не молчи!
– Это я…
– Тогда – здравствуй!
– Привет…
Голос у нее такой, словно говорит она не из города, а по крайней мере с Луны.
Между нами – тысячи миль.
Тысячи километров, тысячи жизней, тысячи световых лет.
Их не преодолеть.
На меня тем не менее давит родительский долг.
– Лидия, – строгим тоном говорю я. – Рассказывай: как ты живешь?
– Я живу хорошо, – после паузы отвечает Лидия.
– Как у тебя в школе?
– В школе у меня все в порядке.
– Ты не забываешь, что это выпускной класс?
– Нет, не забываю, – расслабленно, как из нирваны, ответствует Лидия.
