Ветер свирепствовал с таким диким ревом, что деревья, словно боясь потерять контакт с землей, пригибались, стремясь зацепиться за почву еще и ветвями.
Молния то и дело разрезала свинцовое небо ослепительными зигзагами, от звука грома сотрясались стекла в квартире.
Дождь шел сплошной стеной, своим шумом соперничая и с ветром, и с громом.
В такую погоду хорошо сидеть дома – по крайней мере, намного лучше, чем находиться на улице. Мы и сидели. Ника забралась с ногами на диван, завернувшись в шерстяной плед, и читала «Хромую судьбу». Я уже заметил, что выбор книги у нее во многом связан с погодой. В данном случае с ней можно было согласиться – лучшего аккомпанемента под эту вещь Стругацких сложно себе представить.
Я сидел в кресле перед включенным телевизором и переводил рассеянный взгляд с экрана, демонстрирующего очередное непонятно что, на окно. В окно смотреть было, пожалуй, даже интересней, особенно в те моменты, когда сверкала молния. Я пытался предугадать тот миг, когда произойдет очередная вспышка, и, разумеется, постоянно попадал пальцем в небо.
Наконец я понял, что телевизор окончательно сдал свои позиции в плане моего личного рейтинга популярности, и подошел к окну.
Сделал я это как раз вовремя, чтобы увидеть то, что дано увидеть в своей жизни далеко не каждому человеку.
– Ника, иди сюда!
Ника соскакивает с дивана, умудрившись при этом не уронить плед на пол, и бежит ко мне. Пол холодный, а тапки надеть она не успела, поэтому стоит на носках, переступая с ноги на ногу.
А за окном, в каких-то трех метрах курсом, параллельным стене дома, плывет яркий белый шар. Сантиметров десять в диаметре. Ника не спрашивает что это, так как не узнать шаровую молнию невозможно, даже если никогда ее раньше не видел.
– А я думала, они желтые, – Вероника говорит почему-то шепотом.
– Разные бывают. Даже голубые. И красноватые, – по закону индукции я тоже отвечаю шепотом.
– Как звезды прямо.
– Точно.
Светящийся шар действительно напоминает звезду – такую, которую можно видеть в окуляре телескопа.
И вдруг он останавливается. Точно напротив нашего окна. И в то же мгновение меняет направление своего движения под прямым углом. То есть, если кто не понял, начинает лететь прямо на нас. Мы машинально отпрыгиваем от окна.
Я стою чуть напряженно, ожидая услышать звон разбитого стекла. Но его нет. Огненный шар влетает в комнату так, как будто бы никакого окна на его пути не было. Беззвучно и, по-моему, даже не снижая скорости, он проплавляет в стеклах аккуратные круглые отверстия. Звуки бушующей стихии сразу становятся громче. Но они остаются где-то на периферии нашего сознания – гораздо отчетливей мы слышим тихое-тихое потрескивание застывшего неподвижно посреди комнаты шара. Он как будто раздумывает, что делать дальше.
– Шары в последнее время просто достали! – негромко говорит Вероника.
– Я от него тоже не в восторге.
На самом деле, это не совсем так. Зрелище завораживающее и по-своему очень красивое. Смотрел бы и смотрел. Но только на экране телевизора.
Что делать в подобной ситуации? Этого, вообще говоря, никто толком не знает. Зато все сходятся на одном: не стоит делать резких движений. Мы и не делаем. Но, скорее, не следуя каким-то рекомендациям, а просто застыв в неком подобии ступора.
И вот тут у меня начинают шевелиться волосы на макушке. Телевизор!.. Включенные электроприборы – это совсем нехорошо при встрече с шаровой молнией!
Посылаю ко всем чертям тезис о вреде резких движений и бросаюсь к стене – к розетке, в которую включен телевизор. Мысль о ленивчике не приходит мне в голову – а может, я отвергаю это решение, как недостаточно радикальное.
Висящий в воздухе шар как будто только и ждал моего рывка – он начинает двигаться одновременно со мной. Но летит не ко мне, а к телевизору.
В моих глазах время резко замедляет свой бег.
Я двигаюсь, словно во сне – плавно преодолевая сопротивление невероятно вязкой среды.
Крошечное белое солнце так же неспешно плывет в двух шагах от меня.
Вероника стоит совершенно неподвижно, и только зрачки широко раскрытых глаз медленно перемещаются, следя за мной.
Изображение на экране тоже застыло, и я почему-то успеваю рассмотреть его во всех подробностях.
Мужчина и женщина сидят за столиком какого-то летнего кафе. Она поднесла к губам стакан с ярко-желтым напитком, наверное, апельсиновым соком, и опустила глаза вниз. Он смотрит на нее, видимо, ожидая ответа на заданный вопрос.
Успею ли я выдернуть шнур из розетки раньше, чем шар доберется до телевизора? Счет идет на сантиметры. Но нет – в этом суперспринтерском забеге не будет победителя – мы достигаем каждый своей цели одновременно.
Я хватаю рукой шнур.
Шар касается боковой стенки телевизора.
Я тяну вилку на себя.
Мое тело пронзает ослепительная вспышка боли. Наверное, в таких случаях пишут: «смерть наступила мгновенно». Но она не столь милосердна ко мне и позволяет увидеть, как в лицо Ники плещет волна живого огня.
* * *
Удивлен я или нет, что снова стою на той самой тропинке, держа в руках шар и чувствуя всем телом крепко прижавшуюся ко мне Нику? Не ждите от меня ответа, я его не знаю. Помимо своей воли я даже шар бросаю на землю точно таким же жестом, что и в прошлый раз. Кстати, выражение «в прошлый раз» все сильнее теряет свой смысл. С каждым разом, уж простите за каламбур.
– Вот, Ника, теперь мы с тобой точно знаем, что такое «де жа вю».
Это я пробую шутить. Не могу сказать, что очень удачно – Ника готова вот-вот расплакаться. Может быть, лучше поговорить серьезно?
– Интересно, почему нам опять показали кино? Ведь я не крутил шар.
– Возможно, одного раза было достаточно, – тихо говорит Вероника.
– Достаточно для чего? – спрашиваю я.
И тут же жалею о своем вопросе. Хотя, если разобраться, чего уж тут жалеть? Произнесен этот вопрос вслух или нет, мы бы все равно его себе задавали.
– Костя, ты там что-то говорил о долге перед человечеством, – голос Ники все так же тих.
– А? – я не сразу соображаю, о чем она. Ах, да – о необходимости отдать шар ученым. – Говорил, вроде.
– Ты знаешь, куда может отправляться твое человечество?
– Оно не мое, оно наше. Но ход твоих мыслей мне нравится.
Забрасываю шарик на середину реки, и он моментально тонет. Дно у речки илистое, что не очень приятно во время купания, но просто идеально для того, чтобы скрыть что-либо от глаз человеческих. Навсегда.
Вот только… Есть ли в этом какой-то смысл?
* * *
Мой мозг сжимает какой-то чудовищный пресс. Это очень больно, я чувствую боль каждой клеточкой своего несчастного мозга. А их, этих клеточек, между прочим, семнадцать миллиардов, мне кто-то говорил. Представляете теперь, какая это боль?
