– Но господин… Гухар выстраивает армию фронтом на имперские позиции…
– И ты боишься, что он ударит нам по левому флангу? – спросил князь.
– Так точно. – Офицер наконец отдышался, перестал хрипеть и, кажется, начал соображать. Барини знал, что насмешливый тон в общении с чересчур возбужденными подчиненными более чем благотворно влияет на их умы. Во всяком случае, доморощенный офицер, собиравшийся, кажется, дать князю совет, предпочел не развивать свою мысль.
– Полчаса, во всяком случае, у нас есть, – снизошел Барини до объяснений. – За это время мы если и не разобьем Губугуна, то, по крайней мере, лишим его артиллерии и спокойно отойдем за стены. Вернитесь на свое место и продолжайте наблюдение, а для связи используйте верховых.
Офицер просветлел лицом, умчался рысцой. А Барини, улыбнувшись ему вслед, подумал, что вот сейчас-то и начинается самое главное. Гухар и союзные ему юдонцы не намерены идти на приступ, пользуясь малочисленностью оставшихся в городе войск. Вместо этого Гухар как лояльный полусоюзник-полувассал демонстрирует готовность ввязаться в драку вне городских стен. Два к одному за то, что не ввяжется – так и простоит в боевой готовности, обозначая активность кавалерийской разведкой и пальбой из бомбард. А если рискнет ввязаться, то на чьей еще стороне?
На всякий случай Барини приказал передвинуть ближе к Овечьим воротам два резервных эскадрона. Если Гухар паче чаяния замыслит отрезать унганцев от города, эта горстка конников задержит неприятеля – ляжет вся, но задержит. Боевой дух солдат, исключая наемников, на высоте, они знают, за что дерутся. Не за князя Барини, нет. Князь для них только знамя. Они дерутся за свои дома, за жизнь близких. Почти все имеют семьи в городе. Жизнь средневекового горожанина не сахар, но она одна, а что взамен? Божий суд, если верить Всеблагой церкви, – суд, беспощадный к вероотступникам. Перерождение неизвестно в кого, если верить святому Гаме. Нет, за жизнь надо держаться! Тем более за жизни тех, кто дорог. А путь к этому только один – отбросить врага от городских укреплений.
Уже мало что было видно в облаках пыли и порохового дыма. Барини поднес к глазам трубу. Кажется, центр еще немного подался вперед. Медленно работают, ох как медленно… Лучшие части имперской пехоты продолжали отступать, но еще не бежали. У реки отчаянно бился Дарут. Одна барка, пылая, как костер, дрейфовала вниз по течению. Кто поджег ее? Почему? Лично участвуя в сражении, полководец разглядит немногое, но не все ему понятно и тогда, когда он стоит на возвышенном месте, взирая на битву аки орел со скалы…
Тяжкий грохот донесся из-за реки – одно из каленых ядер, выпущенных с корабля Буссора, нашло-таки пороховую бочку. Теперь осадные бомбарды вредной батареи сорваны со станков, и это просто замечательно. А где Крегор?..
Даже с помощью оптики Барини не мог понять, кто одолевает в кавалерийской рубке на левом фланге. Кажется, одолевали все-таки унганские «железнобокие», потому что было видно, как прочь из лагеря осаждающих во весь дух несутся несколько экипажей. Бежишь, император? Валяй, беги. Не в добрый час ты прибыл под стены Марбакау – небось думал, что Барини уже полутруп, осталось лишь добить его и приписать себе всю славу? Свою досаду ты, конечно, сорвешь на Губугуне, если он уцелеет в сегодняшнем деле, – на единственном твоем полководце, который хотя бы чего-то стоит. В добрый час! Такие ничтожества, как ты, твое драное величество, сами куют себе проблемы, им и помогать не надо.
С давних времен хорошо известен факт: известие о бегстве предводителя или, допустим, о том, что гвардия отступает, как было с французами при Ватерлоо, разносится по всей армии со скоростью беспроволочного телеграфа. Барини считал минуты в ожидании, когда же наконец остатки имперских полков покажут спину. Но уже и теперь сражение можно было считать выигранным – вернее, можно было бы, если бы не одно важнейшее обстоятельство: марайцы.
Барини видел: развернутая в боевой порядок – в центре плотные ряды пехоты, на флангах многочисленная конница, – марайская армия уже наступала. Шагом. Пока шагом. Свято блюдя личную выгоду и ни в малейшей степени не торопясь, Гухар все-таки решил вмешаться в сражение.
На чьей стороне – вот вопрос.
Пущенная издалека стрела с тупым наконечником чиркнула на излете по оштукатуренной стене купеческого дома, выбила неяркую искру из булыжной мостовой, подпрыгнула, перекувырнулась в воздухе и упала уже окончательно, как бы обессилев. Но она не обессилела. Нарочито затуплен был ее наконечник, но главная опасность таилась не в нем, а в полоске тонкой бумаги, накрученной на древко и крепко примотанной ниткой. Проходивший по безлюдной улице ополченец оглянулся как бы невзначай и, быстро нагнувшись, сорвал с древка стрелы бумагу и спрятал ее под камзол. Еще раз оглянулся – и продолжил путь.
Уже который день марайские бомбарды работали только по стенам. А поверх стен из траншей в город летели тупые стрелы с воззваниями к защитникам города. Барини уже имел целую коллекцию этих воззваний.
Первые были чисто информационными. Гухар Пятый сообщал доблестным унганцам, что, вняв полученному им откровению свыше, обратился к учению святого Гамы и то же самое сделали его супруга, дочь и большинство придворных. Далее Гухар извещал о полном разрыве с Империей и о необходимости совместными усилиями защититься от ее хищных посягательств. Гухар клялся, что не держит зла против защитников Марбакау и вся эта осада – не более чем личный спор между ним, отпрыском знатнейшего рода, и Барини, самозванцем и неудачником. Ничего более первые послания не содержали.
Хватило бы и этого! Выше головы хватило бы! Барини почувствовал, что под ним шатается трон. Подлец Гухар нашел уязвимую точку и долбил в нее, как дятел. А ведь еще недавно мнилось: после блистательной победы над Губугуном, после поспешного отхода, чтобы не сказать бегства, имперской армии от стен Марбакау дело не может кончиться ничем иным, кроме как новым договором между князем и герцогом – равноправным союзническим договором, черт бы его побрал! Скрепя сердце Барини пошел бы на такой договор…
Обнаружилось иное. С блеском доколошматив Губугуна (на что, по правде говоря, уже не требовалось ни силы, ни доблести), отрядив часть кавалерии преследовать бегущих, Гухар развернул главные силы против утомленных битвой унганцев. Завидная роль смеющегося третьего удалась ему как нельзя лучше. Он не стал особенно наседать на противника, не попытался даже отрезать его от Овечьих ворот. Дело окончилось вялой перестрелкой и неспешным отступлением унганцев в город. Барини ждал парламентера с предложением перемирия ради личной встречи двух властителей…
