— Она бы поняла. И, в конце концов, подняла бы тревогу. Перемены в истории превысили бы дозволенные границы… Ты знаешь закон.
— Да, — сказал Стел и, быстро шагнув вперед, ударил руку, державшую ствол.
Ослепительный луч света упал прямо на бронзового всадника, превратившегося в хаос обломков. Мария вскрикнула, но двое уже сцепились, и блестящий ствол, направляемый то в небо, то на тротуар, вздрагивал под двойным нажимом рук Дима и Стела. Не в силах ничего понять с той самой минуты, как она открыла дверь библиотеки, она бессильно следила за схваткой незнакомцев, говоривших на неизвестном ей языке.
Но один из них целовал ее, и ее голова отдыхала на его груди, в общем молчании, которое сблизило их больше, чем это могли бы сделать слова. В ужасе она кинулась на ступени музея с еще неясным намерением попросить помощи у единственного человека, который, как она знала, был поблизости — у старика сторожа.
Она была уже на первых ступенях, когда пламя, вылетевшее из блестящего ствола, ударило в нее, и девушка превратилась в поверженную тень, отпечатавшуюся на ничего не подозревающем камне.
Двое на площади отпустили друг друга и поднимались, быстро и прерывисто дыша.
— Другого выхода не было, — виновато сказал Дим.
Стел смотрел на пятно, хранившее силуэт Марии — тень, об отсутствие которой он только что помешал ей запнуться.
— Да… не было, — повторил он угасшим голосом, шедшим, казалось, издалека, и вдруг ударил Дима кулаком в подбородок. Тот, не успев опомниться, упал на тротуар.
Стел с минуту постоял, весь напрягшись. Ниоткуда не долетало ни одного звука. Тогда он нагнулся, взял из бессильно разжавшейся руки оружие и кинулся вверх по ступеням, обходя распятую на них тень Марии. Перед дверью он коснулся серебристым стволом запора и, закрыв глаза, нажал на курок. Дверь распахнулась, черная и вздувшаяся. Он толкнул ее, ринулся в здание, пробежав мимо будки окаменевшего сторожа, и, возле подножья одной из колонн, нашел свой ранец — там, где его оставил. Не выпуская его, он передвинул назад иглу на циферблате времени и очутился в круглом помещении на втором этаже.
— Мария, Мария, Мария, — сказал он. — Мария!
И снова почувствовал радость и грусть, ощущение, что он что-то находит и теряет. Но он больше не спрашивал себя, что это.
— Я все время думала, что вы — просто-напросто вор.
— Но теперь вы так не думаете.
— Нет. Вы — еще хуже, верно?
Слова. Они были произнесены, и их уже нельзя изменить, хотя все стало ужасно ясным, и его встревоженные мысли сталкивались, как шары, разгоняемые и снова налетающие друг на друга. Не привыкшая к скачкам во времени, пусть и коротким, Мария ничего не помнила и произносила слова, не думая о том, что все это уже было, что она просто повторяет роль. Но Стел знал, что их время отмеряно. Он поставил на пол ранец и почти незаметно передвинул иглу вперед.
Площадь опустела, и одиночество стоявшего в центре всадника делало ее еще более пустынной. Вокруг вздымались бесформенные громады кактусов.
— Ничего, — сказал он, глядя на окаменевший галоп коня и вспоминая, как он будет выглядеть… не через день, а скоро, слишком скоро… Идемте… Нет, не туда! — воскликнул он, видя, что она хочет спуститься по ступеням. Там, слева, должна была отпечататься навеки поверженная тень человека. Но не сторожа, как он думал…
Он прикусил губу. Где-нибудь должна же существовать щель, кругу нельзя дать замкнуться. Теперь у него было оружие, и они это знали. Пока будет жить он, будет жить и Мария.
— … что это просто кошмар. Все это неправда: вас просто нет, музей не опустошен, я у себя дома и сейчас проснусь…
— Проснись же! — снова воскликнул Стел, поворачивая ее лицом к себе и прижимаясь губами к ее губам.
— Мне хочется, чтобы ты взглянул на эти записки — сказал мне мой друг из Космического архива № 1.
— Пять человек держало их в руках и каждый пополнил чем-нибудь первоначальный текст, но все пятеро уже давно превратились в прах…
Вернувшись домой, я принялся за расшифровку страниц, исписанных старинными латинскими буквами. Ниже я воспроизвожу их в точности, лишь по старому писательскому обычаю добавив к ним заглавие.
И я остался один. Блестящее тело корабля сделало над астероидом последний круг и направилось к Сатару — У6, где расположилось руководство института и лаборатории. Как черные воды реки, вокруг меня сомкнулось молчание. Впереди, давя меня своим гигантским диском, холодно и равнодушно сиял огромный Юпитер, и, впервые в жизни почувствовав, как неприятно сжалось мое сердце, я погрузился в глубины одиночества. Я не мог сдержать ледяной дрожи. Молчание было слепым, бесконечным. Я отвернулся от великана, закутавшегося в отравленный саван, и, направив взгляд на ангельское сияние звезд, вспомнил стихи Митрана:… и испуганные листья звезд дрожат на огромных золотых тополях миров, в ночь начала начал…
Действительно, впервые в жизни я был один. Сам того не желая, я воздел к небу руки и закричал — так, как, наверное, кричал первый австралопитек, вставший на две ноги. Мне показалось, что мой голос прокатился в пространствах, разветвившись на миллионы звуковых потоков, которые ударялись о звезды, рождая отклик в каждом, самом крошечном мире, беспокойно сияющем в небе. Я почувствовал себя лучше и, опустив глаза, начал рассматривать выделенный мне крошечный мир.
Разложиться мне на этом месте, если это не было чистым издевательством! Первое задание, порученное лучшему выпускнику Института Космической биологии, ограничивалось изучением этого несчастного астероида 1964-АИ диаметром в три километра…
Я вспомнил, как после распределения, встретившись со мной взглядом, наш секретарь, Пиру, на минуту заколебался. И, оглянувшись, зашептал мне на ухо: — Комиссия решила разделить большую часть выпускников на группы, которые пошлют на крупные астероиды. Под руководством опытных исследователей, понимаешь? И лишь самые лучшие были отобраны для индивидуальных исследований на маленьких астероидах. Это знак доверия, Богдан.
Ну и доверие! Гиня — весьма средний студент с самой примитивной интуицией послан с группой на Цереру. Предполагаемые следы жизни Потерянной планеты конечно же появятся скорее на небесном теле диаметром в 800 км, чем на этом несчастном 1964-АИ, который не заслужил себе даже приличного названия.
А я, в знак доверия, послан искать то, что найти невозможно. Не пользуясь доверием, Гиня может обнаружить какой-нибудь след, который представит Академии самым примитивным образом. Потом исследованием займется кто-нибудь другой, но Гиня окажется открывателем жизни на Потерянной планете…
