Когда вся компания, кряхтя, вылезла наружу, маршрутка моментально развернулась и укатила, оставив после себя тишину, птичий щебет и выхлопную синеву.
Девушка подошла и с тревогой вгляделась в лица вновь прибывших. Наконец пристальный взгляд ее задержался на поэте.
— Вы Полежаев? — спросила она тихо. Затем велела следовать за ней. Четверых она увела куда-то на окраину санатория, а Александра почему-то поселила в отдельном летнем домике.
Затем несколько раз заходила к нему сменить постельное белье и еще по каким-то бытовым делам, и Полежаеву показалось, что она порывается ему о чем-то рассказать.
Кроме нее, а звали ее Наташей, из администрации был еще один долговязый парень, но она, как понял Полежаев, все-таки считалась за старшую. Парень сразу не понравился поэту за развязанность. Он приставал к Наташе грубо, не стесняясь отдыхающих, и она в иступлении, после каждых его телячьих объятий, молотила ему по рукам. Парень, каждый раз получив решительный отпор, усмехаясь уходил, но грозил потом Наташе пальцем. И смысл его угроз был непонятен.
Полежаева записали в команду Наф-Наф. Впрочем, в этом санатории она была единственной. В нее входило двадцать мужчин и шесть женщин. Как и предполагал Полежаев, компаньица мало чем отличалась от той, которая приехала вместе с ним.
На следующее утро новичкам вкололи по уколу и дали по тарелке желудей, которые те сразу же умяли с необычайной быстротой. Потом повели на завтрак.
Кормили неплохо: три раза в день, и ежедневно перед обедом парень выносил на поляну в огромной плетеной корзине кучу спелых и отборных желудей. Команда с диким хохотом набрасывалась на парня с корзиной, и через минуту корзина пустела.
Все остальное время Полежаев беспечно валялся на кровати в своем домике и наслаждался покоем и праздностью Никакие заботы больше не терзали мятежной души поэта, и Полежаев, вспоминая директора, признавал, что тот в общем-то исполнил свои обещания и возвратил кое-кому из отчаявшихся душевный покой. Стихи писать не хотелось. Пустые блокноты сиротливо валялись на подоконнике, ручки были изгрызаны от нечего делать. Времени завались. Можно было неторопливо думать и осмысливать бытие, но все мысли Полежаева крутились только вокруг желудей.
Почему-то желудей хотелось постоянно. Поэт не раз ловил себя на мысли, что весь день бестолково проходит в тупом ожидании завтрашней предобеденной корзины. «Ничего-ничего, это поначалу», — успокаивал себя Александр.
Но с каждым днем непонятная страсть к желудям возрастала, как возрастает потребность в наркотиках у наркоманов. Команда Наф-Наф все неохотней стала ходить на завтраки и ужины, но зато за час до обеда все как сговорившись собирались на поляне и с некоторой нервозностью ждали, когда долговязый парень вынесет свою огромную плетеную корзину.
Эти вечные ожидания желудей и разговоры о них стали незаметно переходить все человеческие грани приличий. У некоторых при виде корзины разгорались глаза как у волков и они, бледнея, не могли удержаться, чтобы не броситься бешено на парня, растолкав женщин и тех, кто слабей. Парень вместо того, чтобы навести порядок, с хохотом бросал корзину на землю и убегал.
Полежаеву наконец опротивели эти ежедневные экзекуции, и он потребовал от парня, чтобы тот как-то упорядочил раздачу желудей, и когда услышал в ответ сквозь зубы, что ему за это не платят, решил больше не участвовать в этой общей сваре.
Но желудей хотелось. И Полежаев пытался выпросить их у Наташи минуя общую раздачу. Наташа ни слова не говорила на этот счет и только отводила глаза.
Однажды под вечер в санаторий приехал директор. Полежаев опять, вглядываясь в его реденькую бороденку, мучительно вспоминал, да где же он мог его видеть, но теперь директор не казался поэту подозрительным. По поводу жалобы насчет раздачи желудей, директор ответил, что в санатории все демократично, и что внутрикомандные проблемы должна решать сама команда.
— Но в данный момент, — ответил Полежаев, — такая демократия может довести людей до свинства.
— Что вы имеете против свиней? — расхохотался директор, — чем они вам не приглянулись: внешностью или образом жизни? Вам, вероятно, больше нравятся львы, или, скажем, кони. Скажите, вам нравятся кони? А знаете ли вы, что по умственному развитию кони из домашних животных занимают чуть ли не последнее место, а вот свинья, кстати, в этом отношении на первом месте. Не верите? А что вас смущает? Рассудим логически: что разумней — всю жизнь тащить за собой телегу, да-да, всю свою долгую жизнь, или пожить поменьше, но уже, как говорится, в свое удовольствие.
— Какая чушь!
— И все-таки представим себе, что свинья рассуждает таким образом и решила выбрать себе жизнь без забот и мороки.
— При этом расплатиться собственной шкурой.
— Вы считаете это варварством? Наше общество только на этом и держится, правда не так откровенно. Кто имел возможность продать свою, как вы выразились, шкуру, тот давно ее продал и даже не задумался. Вот к примеру… на АЭС есть такие виды работ, где не спасает никакая защита. Но эта работа хорошо оплачивается. За каждую закрученную гайку отваливают по куску. И думаете там нет желающих? Там очередь! Что из того, что эта работа сократит твою жизнь лет на тридцать, зато можно годик-другой пожить, предположим, в Гаграх с королевским блеском.
Полежаев внезапно вспомнил, что его квартира находилась в самом эпицентре противоракетного локатора, и живя в этой зоне высокочастотного излучения, он уже отдал Министерству Обороны свои тридцать лет, и отдал за так, без какого-либо намека на королевский блеск в Гаграх. Внезапная злость охватила его.
— Нет! Человек намного тупее свиньи, если позволяет себя жрать бесплатно, — прохрипел он мрачно.
— Да-да! — обрадовался козлобородый. — Как все же сходятся наши мысли! А свинья умнее, умнее… Вот вы думаете, что они так безропотно относятся к тому, что их съедят? Нет! Они всячески стараются вызвать к себе отвращение: и тем, что барахтаются в грязи, и тем, что пожирают только что рожденных детей… и знаете — успешно! Во многих и не только исламских государствах свинью есть брезгуют… Ха-ха! Неправдоподобно?
— А как вы полагаете, кто создает свинскую среду вокруг? Свинья? Или среда ее в таковую обращает?
— Все взаимосвязано, — угрюмо ответил поэт.
— То-то и оно, — хохотал козлобородый. — Я как увидел вас, сразу понял, что мы с вами единомышленники. Буду счастлив, если вы станете моим союзником! (Директор снизил голос до полушепота.) Мир нуждается в реставрации, но никто не знает, как его реставрировать. Ресурсы истощаются, духовность падает, человек превращается в волка. В этом отношении мои желуди открывают новую веху в истории человечества. Поверьте! (Козлобородый наклонился к самому уху Полежаева). Впрочем желуди — это только условность. Я знаю тайну нейтралинина! При помощи его можно возбудить страсть к чему угодно: к траве ли, к листьям, даже к верблюжьей колючке. Как видите, с такой перспективой человечество всегда будет сытым и счастливым!
