О стихах Хвостова хранили скорбное молчанье.
Он пробовал поить критиков, и критики, изрядно выпив, обещали непременно написать что-нибудь эдакое, но то ли у них у всех не в порядке что-то было с памятью, то ли у них отшибало дар речи при виде поэтических сборников Хвостова, но книги его по-прежнему находились в дремучем неведеньи для читателя.
Хвостов пробовал писать классически, пятистопным ямбом, современно, размашисто, изощренно, наконец — совершенно искренне заверял весь свет в своей горячей любви к Родине, но его любовь-почему-то никого не трогала, кроме товарищей из обкома, которые удосужились прочесть обложку и потом долго жали руку, желая новых трудовых успехов.
Хвостов вынашивал годами образы, метафоры, не спал ночами как Бальзак, уходил в запои как Есенин, и вдруг что-то сверкало оригинальное в мозгах. Но приходили семнадцатилетние пацаны и небрежно сыпали такими метафорами, что волосы у Хвостова вставали дыбом. Зависть терзала его и днем и ночью, и чтоб как-то утешить свое тщеславие, он, при помощи своих хитроумных штучек, пробрался в ответственные секретари правления. Теперь он над всем этим разболтанным молодняком был начальником, и те без всякого трепета заваливали его своими рукописями. И читая их небрежные, непричесанные с грамматическими ошибками стихи, Хвостов приходил в ужас от сумасшедших их оборотцев. Злость опять бушевала в его душе, и тогда он стал выписывать наиболее оригинальные строки у молодых и вплетать в свои стихи. Молодой поэт практически беззащитен. Только с напечатанными ранее стихами можно доказать плагиат. Но где же им доказать, когда их никто не печатает.
И чтоб еще более усугубить их положение, он писал на них разгромные рецензии, прятал письма, приглашающие молодых поэтов на семинары, обзванивал редакции и выяснял, кого хотят включить в план, и если включали молодого, он тут же собирал экстренное бюро из писательских пенсионеров, и они вместе сочиняли решительный протест.
Но однажды он все-таки попался на плагиате, и молодые поэты дружно подали на него в суд. Пустившего уже корни на этом месте, Хвостова трудно было свернуть, но они, озлившиеся на него как собаки, навалились всем миром. И теперь когда он вспоминал последнее собрание в правлении союза, где на повестке дня стоял один вопрос, об отстранении его от должности, слепая и черная ярость охватывала все его нутро.
— Ничего-ничего, — повторял Хвостов скрежеща зубами, изо всех сил давя на педаль, — скоро вы у меня все захрюкаете!
Когда он въехал в город, уже опускались сумерки. Накрапывал дождь. Туча будто ватным одеялом накрывала с головой и без того не солнечный город… И опять тянуло ко сну.
Но единственно только злоба не дает спать в этом проклятом городе. Подкатив с визгом к управлению кооператива в Ореховом переулке, он выскочил из машины и, даже не захлопнув дверцу, бешено влетел на второй этаж. Пнув дверь собственного кабинета, он моментально сорвал с телефона трубку и, услышав, как оборвались позывные гудки, крикнул зловеще в микрофон:
— Вколите ему третий укол! Да-да… Сию же минуту…
8
Радужный туман, в котором пребывал Полежаев все это время, рассеялся в ту же секунду, как только рассеялась выхлопная отрава «жигулей» Хвостова. Теперь ему все здесь было не мило: ни домики, ни покой, ни даже Наташа. Он вернулся в свою утреннюю комнатку и рухнул на кровать носом в подушку. За окном стал накрапывать противный маленький дождик.
— Как быть теперь? — думал Полежаев. — Вернуться обратно в город? Но там сонные физиономии, вечные лужи, пустые прилавки, нервотрепка в общественном транспорте… Нет! Там жить не любят. Там любят спать. К тому же квартира под локатором, а под небом вечная слякоть… Заявиться к жене? Это в высшей степени бесславно. Уехать в Сибирь на заработки… но какие там сейчас заработки. А чем собственно здесь плохо? — сверкнула неожиданная мысль. — Во-первых, еще не выгоняют… а в-третьих — кормят.
Стемнело. Дождь усилился. За горизонтом сверкнула молния, и в дверь постучалась Наташа. Она была мокрой и испуганной.
— Бегите отсюда! — прошептала она. — Бегите немедленно! Вы здесь пропадете! Бегите, я умоляю…
— С какой стати? — буркнул Полежаев.
— Ни о чем не спрашивайте! Бегите и все. Вам нечего здесь делать.
— Мне нечего делать и дома.
— Неужели этот свинарник заменяет вам дом?
— Не ваше дело!
Наташа заплакала.
— Неужели вы не видите, как тут люди превращаются в свиней?
— Кто не захочет — не превратится.
— Господи! — закричала Наташа. — Вы думаете человеческая воля может совладать с проклятым «желудином»? После третьего укола уже никто не останавливается. Алкоголиков и наркоманов можно вылечить, от желудей — никогда. Он врет, что у него есть нейтранилин… Мне приказано вколоть вам третий укол и перевести в команду Ниф-Ниф.
— Что за команда? — мрачно поинтересовался Полежаев.
— Это… — запнулась Наташа. — Я не могу вам всего сказать. Словом… Там кормят желудями два раза в день.
Меня устраивает! — расхохотался Полежаев.
Наташа разрыдалась, поняв, что упрямца не переспоришь..
— Как хотите, — всхлипнула она перед тем как уйти, — как хотите…
9
Через два дня после утренних уколов команда Наф-Наф взбесилась. В два часа дня они со звериным рыком напали на парня с корзиной и, сожрав все желуди, разорвали корзину в клочья. Полежаева тоже не обошла всеобщая ярость. Он одним из первых бросился к корзине, оттолкнув женщину и сбив с ног парня, но успел ухватить только горсть. Его тут же смяли и оттеснили заднеревущие товарищи.
— Свиньи! — заорал он во всю глотку. — Я неделю из-за вас не держал во рту ни желудинки!
На его вопли никто не обратил внимания. Все зловеще обступили сбитого парня.
— Желудей! — потребовала толпа.
— Сию минуту, — ответил парень поднимаясь и спокойно отряхивая штаны, — одну только минуту.
Без тени страха он раздвинул локтями двух жлобов и направился в свой домик. Через минуту он вынес пачку чистых листов и связку шариковых ручек. За ним вышла Наташа.
— Товарищи, — обратилась она к толпе, — в наш санаторий завозят желудей по строгой норме. Таковы правила. Кому не хватает, пожалуйста переводитесь в команду Ниф-Ниф. Там дневные порции втрое больше наших.
Радостный восторженный рев потряс санаторий.
— Для этого нужно написать заявление, — продолжала Наташа, — «Прошу уволить меня из кооператива „Возрождение“ по собственному желанию». Не пугайтесь! Это просто такая формальность…
