Не могу сказать, послушался ли молодой конь моей руки или же по собственному почину бросился на кабана. Мне просто повезло, как потом говорили сыновья Ортигена, и я был на волосок от гибели, когда так удачно метнул в него свой дротик.
Кабан сразу будто споткнулся, и гончие мгновенно облепили его, как муравьи дохлого жука. Впрочем, все это я тут же позабыл благодаря тому, что случилось далее; хотя сейчас, когда я пишу об этом, мне кажется, я снова вижу этого кабана, его огромную темную голову со сверкающими белыми клыками, занесенными для решающего удара.
Никто так и не смог мне сказать, чей это конь, хотя братья убитого юноши посоветовали мне оставить его себе, пока кто-нибудь другой не вздумал предъявить на него права. Я спешился - честно говоря, мне очень хотелось извлечь из кабаньей туши свой дротик и посмотреть, попал ли я кабану прямо в сердце или не попал. Дротик действительно пронзил зверю сердце. А вот гнедой, поскольку всем было не до него, куда-то исчез, хотя я бы, конечно, стал искать его и поймал бы, если б не узнал о том, насколько серьезно ранен Пасикрат.
Кабана выпотрошили и бросили его внутренности собакам, как велит обычай. Кто-то срезал молоденькое деревце, и мы как раз привязывали кабана за ноги к этому деревцу, когда к нам подошел Пасикрат, опираясь о плечо чернокожего. Ему хотелось знать, кто убил кабана, - и, по-моему, особого восторга он не испытал, когда ему сказали, что это я. Тем не менее он поздравил меня и протянул мне руку. Не думаю, что он мне когда-либо нравился, но в тот момент я его почти любил.
- Я останусь с тобой, - сказал я ему, - пусть они пойдут вперед с кабаном. Может быть, кто-нибудь приведет для тебя лошадь.
- Вовсе ничего этого не нужно, - тут же заявил Пасикрат. - Я и сам прекрасно доберусь, я знаю дорогу.
Тогда чернокожий на пальцах объяснил мне, чтобы я шел вместе с остальными, которые понесут кабана, а потом постарался подогнать сюда повозку Фемистокла, если удастся.
Я согласился и поспешил вперед. И тут я успел увидеть, как среди деревьев мелькнул Полос - я видел его не во весь рост, а лишь до пояса.
34. ПИР ЗАКОНЧЕН
Ели и пили очень много - по-моему, даже слишком. Сколько-то я потом проспал и, проснувшись, обнаружил, что валяюсь прямо посреди двора вместе со многими другими людьми. Мне стало стыдно, я встал и пошел от дома к шумевшей неподалеку реке, туда где брод. Там меня сперва вырвало, потом я умылся, снял свой хитон, выстирал его в холодной горной реке, отжал хорошенько и повесил на ветку, чтобы немного подсох на ветру.
Солнце уже почти село, и я подумал, что лучше все же вернуться в дом. Я надел свой влажный хитон и пошел поговорить с хозяином - его зовут Ортиген; потом я зажег лампу и перечитал вчерашнюю запись в дневнике. Как же мне теперь жаль, что я прямо не написал о том, кого видел! Кто такой, например, "козлоногий человек"? Козопас? Но ведь я знаю и нормальное слово, которым обозначают тех, кто пасет коз!
Этот день был посвящен погребальному ритуалу, хоронили Ликаона, сына Ортигена. Ио помогала остальным женщинам обмывать тело и умащивать его благовониями. Женщин там было по крайней мере тридцать, хотя со всей работой легко могли бы справиться три, однако каждая женщина в селении хотела как-то поучаствовать в обряде - и поучаствовала. Когда все было готово, Ликаона обрядили в лучшие одежды и красивый зеленый плащ, а на ноги надели новые сандалии с ремешками.
Между тем рабы Ортигена срубили старую оливу, очень большую и уже наполовину засохшую. Они распилили ее и накололи дров. Пока мужчины занимались этим, дети собрали полные корзины ветвей оливы и сплели Ликаону венок из них, украшенных листьями.
Ортиген и его сыновья с помощью Фемистокла, Симонида, чернокожего и меня, а также других мужчин приготовили Ликаону ложе: сперва аккуратно положили слой сосновой щепы, потом - дрова из оливы, а в середине оставили углубление, куда насыпали кучу листьев. (Пасикрат ни в чем участия не принимал из-за раненой ноги.) Ио, которая оставила других женщин, теперь руководила изготовлением венка и вскоре принесла его. И только когда венок надели Ликаону на голову, в рот ему вложили монету; по словам Ио, монета была маленькая, потертая, но зато из чистого золота.
Когда все было готово, братья Ликаона подняли его и понесли, а отец, сестры и все остальные женщины пошли следом. Его отец и братья мужественно хранили молчание; однако женщины плакали, вопили, а Ио с Биттусилмой вторили им.
Каждый брат по очереди выступил с речью, рассказывая какой-нибудь эпизод из жизни Ликаона, где покойный проявил особую смелость, находчивость, доброту и тому подобные качества; в основном они говорили кратко, только двое оказались многословными. Затем отец описал знамения, которые сопровождали рождение его сына на свет, пересказал все полученные Ликаоном пророчества и пояснил, как именно сбылось каждое из них.
Симонид прочитал стихи, специально написанные им по этому поводу. Он описал горе благородных предков Ликаона, когда они встречают его и ведут в Страну мертвых. (Потом я спросил Ио, понравились ли ей эти стихи. Она сказала, что понравились, но она все же находит их слабее тех, которые слышала однажды на похоронах знакомого моряка.)
Ортиген снова взял слово и объяснил всем, что Симонид - известный поэт с острова Кеос. Он также искренне поблагодарил Пасикрата и Фемистокла за желание проводить его сына в последний путь.
Пасикрат говорил очень кратко; он заверил жителей Аркадии в дружбе Спарты и объяснил, что полез в волчье логово, где засел кабан, исключительно из желания отомстить за гибель Ликаона.
Фемистокл начал с дружбы между Афинами, Аркадией и Спартой. Лишь в таких вот местах, сказал он, и соблюдаются еще старинные традиции эллинов. Именно здешние жители должны стать учителями остальной Эллады, должны напомнить людям о высоких идеалах их предков, и примером соблюдения этих идеалов является лежащий перед нами юноша. Затем он сказал, что здесь есть человек, который каждый день забывает абсолютно все, что произошло с ним накануне, однако он не забыл тех уроков, которые были преподнесены ему в юности, а потому - хотя он еще и не успел стать мудрым - он благороден, справедлив и смел. (Я не знал, что он говорит обо мне, пока не увидел, что ко мне повернулось сразу столько лиц, а Ио стала подталкивать меня в бок своим остреньким локотком. Вся кровь бросилась мне в лицо от смущения, я даже чуть было не совершил какое-нибудь непотребство, чтобы Фемистокл никогда больше так не хвалил меня. Честно говоря, ощущение у меня такое, что всяких непотребств я и так совершил великое множество.) Таков был и Ликаон - продолжал между тем Фемистокл. Он тоже испил из источника забвения - вкусив последний благодатный дар добрых богов, которые так заботливы к своим мертвым; однако те уроки, которые он получил в этом доме, остались в его памяти навечно, а потому средь мертвых он будет принят как герой.
