Сергей Лукьяненко - Красная машина, черный пистолет (сборник)

Впервые я вижу, как Дана улыбается. Господи, какая же она милая. Потом замечаю, что Борисыч на нее таращится во все глаза и как-то откровенно по-хозяйски. Да неужто?.. Не про меня, значит, эта легкая походка, русые кудри, аккуратная маленькая грудь прекрасной формы – я очень наблюдательный, профессия обязывает, – чудесный рисунок губ и все такое прочее. Хреново быть наблюдательным. Ладно, утешусь тем, что мои товарищи, кажется, оттаяли и попробуют начать жизнь заново…

Тим на радостях, что мы всех победили, нажирается синтетики и бегает по стенам, насилу утихомириваем его. Тогда он виснет у Борисыча на шее и называет его папой. Тут мне реально хочется мальчика пристрелить, но я вовремя соображаю, что применять армейскую мелкашку на корабле запрещено под страхом прогулки за борт. Нельзя – пуля башку просадит навылет, а потом еще что-нибудь повредит тоже навылет. Кстати, ради такого случая, когда надо убить кого-нибудь по делу срочно, командиру экипажа полагается старый добрый ствол под патрон 9 х 19. Тоже не подарок, но гораздо меньше риска испортить звездолет.

Мы неспешно обедаем, болтаем о всякой ерунде, потом я замечаю, что Дана хмурится и вроде бы к чему-то прислушивается. Пора бы разойтись по каютам и как следует выспаться. И проснуться наконец без ощущения привычного страха – меня этот страх убивал на Земле полгода, а Борисыча и Тима три месяца, всю активную фазу подготовки к операции. Въевшийся в мозг ужас разоблачения. Думал, ничего больше не боюсь на этом свете, но когда появилась цель, научился бояться заново. Мертвецам нестрашно: у них нет смысла жизни. Придумай смысл и живи. Но вслед за смыслом придет и страх.

Дана хмурится снова и отворачивается к приборной доске. Начинает что-то крутить и опять вслушиваться. Прижимает ладонь к виску: типичный рефлекторный жест командира звездного корабля, совершенно бессмысленный, но все они так делают. У командира на висках датчики интроскопа. Через него ты воспринимаешь корабль словно живой организм, и этот организм – ты сам. Видишь его насквозь, чувствуешь свою машину, как себя. Не отказался бы я так сливаться с Машей. Мы бы с ней тогда летали, не боясь случайного ветерка. Люблю Машку. Я бы лучше нормальную человеческую женщину полюбил, конечно, но где ее взять – вон, Дану уже Борисыч прибрал к рукам. А я кого попало не подпущу к себе, привередливый. Удивительно, что вообще хочу серьезных чувств – кажется, и меня начинает отпускать полегоньку. Или время лечит, или сегодняшний акт мести подействовал: надежда появилась, надежда… Ты ее только сейчас не обломай, дорогой наш командир.

Все глядят на Дану, ждут неприятностей и боятся спросить, какие именно они планируются.

Тим спросил бы, наглости хватит, но опасается, что мы с Борисычем его заклюем. Допустим, мой персональный статус непонятен, зато Борисыч – старший по званию и руководитель операции.

Сам Борисыч слишком влюблен в Дану, сейчас я вижу это отчетливо, влюблен нежно и трепетно, не вполне еще веря, что способен испытывать такие чувства, и на них ответила такая женщина, не доверяя своему нечаянному счастью. Он будет ждать.

А я просто не имею дурной привычки говорить водителю под руку. Даже если водителю это все равно. Разберется – скажет.

И Дана говорит:

– Пищим, ребята. Даем пеленги.

Тим напрягается и шипит нецензурное, Борисыч охает, я откидываюсь на спинку кресла и пытаюсь думать. Не получается.

– Если вам всадили «жучка»… – тянет задумчиво Тим. – Значит, что-то подозревали…

Глядит на Борисыча, потом на меня. Нехорошо глядит. Зря ты это, парень.

– Не мне. Вам, ребята. Он прямо здесь. В радиусе метра.

Теперь уже все глядят на всех. Кажется, я единственный, кто глядит по-доброму. Чего вы злые-то такие, коллеги?

– Современные «жучки» размером с булавочную головку, – говорю. – Может, я его на завтрак съел.

Напрасно я это ляпнул, потому что все дружно уперлись глазами в меня.

– Дело не в том, дорогой, что ты съел на завтрак, а кто его тебе подсунул, – заявляет Борисыч. – Мы-то с Тимом друг друга контролировали. А ты работал в одиночку.

– Вот именно, – поддакивает Тим.

Гляжу на них еще по-доброму. Честное слово. Даже стараться не приходится. Мог бы напомнить, что эти двое тоже не все время были друг у друга на виду, но зачем? Сами знают. И топят меня. Получается, один из них. Или оба сразу.

Или Дана нас стравливает.

Только этого не хватало.

– Опять пискнул. Странно, промежутки неравномерные.

– Я уверен, что это не я, – заявляет Борисыч.

– А я уверен, что не я, – говорит Тим.

– А я ни в чем не уверен, – говорю. – И вы напрасно такие уверенные. Миссия у нас непростая, с кем угодно могло случиться что угодно.

– Ты сколько баб осчастливил на исторической родине, Казанова? – спрашивает Дана. – Кто тебе инфу продавал? Уж сто процентов не мужик. С кем ты проснулся сегодня? Подумай.

Ничего себе! Трудно меня озадачить, но у Даны получается.

– Не ожидал от тебя, – говорю. – Вот от кого не ожидал, это от тебя.

Смотрю ей прямо в переносицу и вижу: смутилась.

Неужели – она?..

Звериный инстинкт военного преступника рекомендует немедленно пристрелить Тима, потом жестоко допросить Борисыча, выкинуть обоих в космос и разбираться уже по-хорошему с Даной. Когда я ее любовника грохну, она станет шелковая. Не успела еще к Борисычу привязаться как следует, он только разбудил в ней женщину заново. И мне из этой едва проснувшейся женщины душу вынуть – раз плюнуть.

Пальцем к ней не прикоснусь. Пусть ее наша служба безопасности трахает всем личным составом, им положено по долгу службы не брезговать предателями…

Если бы я слушался инстинкта, трупов вокруг были бы кучи.

Ничего подобного со мной до войны не было, милейший ведь человек. Я по работе «тракторист», по-вашему – «аттрактор», мастер разработки позитивных образов и влюблению в себя всего, что шевелится. Мне нельзя быть плохим. Для меня кодекс Всемирной ассоциации «Паблик рилейшнс» – закон жизни, а этот кодекс, он вроде клятвы Гиппократа, там главное правило – «не навреди».

Я и сейчас добрый. Только доброту свою успешно применяю во зло. В период военных действий мои разработки имели грандиозный успех. Жалко, мы тогда не победили, меня бы народ на руках носил. Ничего, еще победим, но я больше не хочу на руки. Убивать хочу.

Ненавижу вас, твари, и себя ненавижу – что вы со мной сделали.