— Взял! — отвечал радостно приятель.
— Скафандр?
— Взял!
— Батареи? — Взял!
— Лодку? — Забыл!
— Эх, ты! — Рыж покачал головой.
У мальчишки было такое огорченное лицо, что я расхохотался. Он и в самом деле почувствовал себя беспомощным без маленькой подводной лодки, в которой спокойно лежишь на животе и вглядываешься в таинственные сумерки океана. Мне даже стало жаль этого путешественника с оттопыренными розовыми ушами и обиженно повисшей нижней губой, и я решил прервать мальчишечью игру. Но Рыж опередил меня, хлопнув приятеля по плечу:
— Вот что, Леха, теперь провожай нас!
— Как? — спросил я.
— Но ты же летишь, — спокойно объяснил Рыж.
— Лечу, но завтра.
Серые Лехины глаза вспыхнули, он цепко схватил меня за локоть и радостно вздохнул: «Пойдем». Рыж повис на другой руке.
Сопротивляться было бесполезно: я стал для них слишком важной персоной.
Телохранители буквально внесли меня в вагон метро, помчавший нас к грузовому порту.
— Зачем? — робко спросил я.
— Времени еще завались, — махнул рукой Леха.
— Конечно, — подхватил Рыж. — Еще вечер и ночь. Побродим.
— А мама?
Столь бестактный вопрос телохранители оставили без ответа. Я вспомнил о Каричке. Представил, как она будет смеяться, когда я незаметно ускользну от ребят, разыграю в лицах наши похождения.
Поезд исчез в тоннеле, мы втроем остались на платформе. По ту сторону были рельсы и волнистая стена с козырьком, бросавшая на нас тень. По эту сторону — ровное, залитое солнцем, уходящее к горизонту зеленое поле, уставленное вышками ракет. Из открытых люков торчали длинные подвижные языки — ленты транспортеров. На них медленно двигались грузы — туда, в подземные камеры. На поле — редкие фигурки людей.
— Жарко! — вздохнул я.
— Это с Луны. — Леха показал на голубоватую ракету.
— Пойдем! — дернул меня Рыж и потащил к лестнице.
Здесь, внизу, гулял ветерок, пахло нагретой землей, травой, цветами. Что-то поскрипывало за нашей спиной; оглянувшись, мы увидели на бетонном кубе обгоревшую, желто-черную неуклюжую ракету. Памятник.
Рыж было направился к ней, чтоб потрогать бугристый металл, но вдруг вспыхнул яркий сноп пламени в небе, а на дальнем конце поля появился красный треугольник: знак посадки. Мальчишки крикнули «ура», бросились к красному парусу, не спуская глаз с серебристой трубки. Она, величиной всего с авторучку, вырастала с каждой секундой в огромный грозный снаряд, целивший в центр площадки.
Пока мы бежали, все было кончено: ракета опустилась. Уже зияли немые люки, из которых вот-вот выплывут таинственные грузы. Нас обгоняли машины с нескончаемыми хвостами транспортеров. Пролетели белый вертолет с врачами и несколько гравипланов за командой. А мы все бежали, бежали так, будто встречали кого-то.
Да, встречали!
Я даже не могу объяснить, что заставило нас броситься вперед, когда из люка появились люди. Они возникли внезапно — выросли на белых ступенях трапа. Я увидел их жаркие небритые щеки, блестящие глаза, схватившие простор неба и поля, улыбки, обращенные к нам, синие комбинезоны с цифрами «ЗМ-720», номером марсианского корабля; в этот момент я бросился к незнакомым людям. Ведь они были с Марса!
И они меня поняли.
Мы мяли друг друга в объятиях, смеялись, спрашивали: «Как дела?» — и отвечали: «Отлично!» Леха и Рыж просто парили над головами, передаваемые из рук в руки, визжали и хохотали, как от щекотки. Не хватало лишь оркестра, но он звучал в наших ушах.
— Разрешите узнать, прибыл ли груз для Ольхона?
Резкий, сухой и очень знакомый голос, прозвучавший рядом, заставил меня вздрогнуть. Так мог говорить лишь один человек на свете — мой дядя.
— Такого груза нет, — последовал спокойный ответ.
— Может, вы ошибаетесь, командир? Три контейнера для профессора Гарги со станции «М-37».
— Такого груза нет.
— На вашей линии всегда беспорядок!
Я спрятался за спины: это был мой дядя. Он как будто не говорил ничего особенного, возмущался обычной путаницей диспетчеров, но для меня сразу померкло солнце, умолкли оркестры, пропала вся торжественность встречи. Угораздило же его явиться именно в этот момент и искать свои дурацкие контейнеры!
— Извините, ничем не могу помочь, — сказал командир, залезая в гравиплан.
Цепкие глаза дяди тут же выдернули меня из толпы служащих, готовивших ракету к разгрузке. Он поманил пальцем. Рыж и Леха, насторожившись, двинулись вместе со мной.
— Неожиданная встреча! — сказал дядя. — Давно не видел тебя. Что ты здесь делаешь?
— Ничего.
— Как отец?
— Ничего.
Мы помолчали. Он понял, что я слышал, как он кричал на командира, и, опять разозлившись, забормотал про свои ящики:
— Сначала их по ошибке завозят на Марс. И теряют. Безобразие!
— Ничего, найдутся, — махнул рукой Рыж.
— Конечно, — утешил Леха. — Дня три пройдет, и привезут.
— Три дня! — сердито сказал дядя, словно Леха был диспетчером. — Когда вам стукнет столько же, сколько мне, вы научитесь ценить время… Вот что, Март, раз уж мы встретились… Если хочешь увидеть настоящее дело, приезжай ко мне на Ольхон. Не можешь? Ну, как знаешь. Скоро услышишь, явишься сам. — Он взглянул на часы. — Мне пора, я вас покидаю.
С этими словами дядя исчез.
Нет, он не растворился в воздухе и не провалился сквозь землю, как пишут в романах. Он просто исчез вместе с плохим своим настроением. Будто его и не было.
— Подумаешь! — крикнул Рыж, сверкая глазами. — Исчез! Ха-ха!
— Да мы сами так можем, — подхватил Леха. — Вот я сейчас встану на это место…
— И я, — не унимался Рыж.
— Рыж, назад! — Я завопил диким голосом, испугавшись, что Рыж тоже исчезнет. А он встал на руки и походил вниз головой. Только и всего.
— Он что, великий ученый? — спросил Рыж.
— И в самом деле — дядя? — добавил Леха.
— Великий или нет — не знаю. Он изобретает биомашину. Но точно, что Гарга мой дядя и живет посреди Байкала на острове Ольхоне. Там его лаборатория.
Конечно, мальчишки потребовали рассказать про биомашину. Я вспомнил споры в нашем доме. Мама говорила, что искусственный организм, как бы он ни был гениально построен, никому не нужен — он не заменит человека. Но отец защищал старшего брата: тридцатилетняя упорная работа над одной проблемой стоит уважения, доказывал он, и, в конце концов, биомашина разрешает самую гуманную проблему — продление жизни человека. Что касается меня, то я считал дядю неудачником и жалел его: все же очень долго возился он со своей машиной.
