- Не спеши. Что это еще за дело? Если хочешь, можешь возвращаться, но сам. Передай этим болванам. что все это я вышлю завтра, а сейчас мы все отдыхаем; ага, и прибавь, что здесь люди работают.
* * *
На следующий день я чувствую себя паршивенько, все мышцы болят. Высылаю на низ пятеро человек с двумя лошадьми. Я с Николя выезжаю на двух оставшихся через пару часов. Встречаем всю группу у основания склона, мужики зарядились различным барахлом, как будто выехали на пикник, а Омар даже тащит на голове телевизор. Герман с Орландо едут верхом. Последний приторочил к седлу ящик с динамитом. Третий тип, толстяк, которого мне представляют как бухгалтера, с трудом продирается через болото и постоянно вытирает пот со лба огромным платком. Шатаясь от усталости, они останавливаются у реки, хотя сам подъем еще и не начинался.
Вид этих трех мещан, багровых и потных, резко контрастирует с видом моих людей, шагающих быстро и без особых усилий. Вся троица надела на себя короткие джинсы и высокие сапоги, а Герман, сунувший револьвер за пояс, напялил даже темные очки. Бухгалтер, Пабло Гарсия, быстро остается сзади, останавливаясь каждые десять метров. Затем опережаем Орландо Каракаса, который очень плохо умеет ездить верхом и в одном сложном месте даже начинает соскальзывать, уцепившись за свой ящик с динамитом. Он пытается как-то справиться и просит помощи, но люди знают, что находится в ящике, и, вместо того, чтобы помочь, разбегаются во все стороны, оставляя все барахло на дороге и прячась за деревьями. Никакой опасности нет, потому что динамит просто так взорваться не может, но доверия к нему нет. Орландо не может ничего понять, после чего валится с громким хлюпанием. Он оскорблен: никогда еще к нему так не относились, к нему: племяннику самого президента, и теперь он жаждает отомстить рабочим: которые громко над ним смеются. В бешенстве он привязывает ящик на спину лошади и, взяв ее за узду, дальше плетется пешком.
Я оставляю одного человека, чтобы показывать им дорогу, а сами едем дальше. Герман задает мне множество вопросов, на которые практически не отвечаю, потому что совершенно не могу говорить. Он ездит верхом лучше, чем остальные, поэтому ему удается не отставать от нас. К счастью, местность здесь обманчивая, и, когда он гордо пустился рысью, его лошадь спотыкается и, падая, тянет его с собой. Герман скатывается метров на десять среди всеобщего безразличия; когда он поднимется, очков у него уже нет, и сам он весь в грязи. После этого он натянуто улыбается и снова влазит на лошадь, сопровождаемый ироничными взглядами работников. Грохнувшись еще пару раз, затем он едет уже потихоньку и осторожненько, совершенно утратив свой гордый вид.
Пользуюсь этим, чтобы смыться и, тем самым, избежать последующих расспросов. Едущий рядом со мной Николя веселится на всю катушку, и, обмениваясь шуточками, мы приезжаем на ранчо задолго до всех остальных.
Чисто по привычке иду к реке, чтобы глянуть, как там дела. Когда возвращаюсь, все уже на месте и сильно шумят. Орландо сидит в моем кресле, и я прошу его подняться, чтобы сесть самому. Ему это не нравится, но подчиниться пришлось.
Герман, лыбящийся во весь рот, начинает кампанию по завоеванию популярности. Он уже подключил телевизор и начинает его настраивать: все время он крутится, делает много шума, только эффекта почти никакого. Работники глядят с интересом, многие из них телевизора вообще не видало, так что эта новинка их привлекает. Даже через час из телевизора не удается извлечь ничего, кроме шумов, так что мужички смотрят на Германа косо, они недовольны, что их надежды остались бесплодными; он сам чувствует, что охотнее всего они разбили телик у него на голове. В конце концов они совершенно теряют к нему интерес и требуют музыки.
- Это все потому, что нет антенны, - говорит Герман. - Ты и ты, смонтируйте ее на крыше.
Никто не шевелится, моим людям, похоже, весело глядеть на толстячка, от которого столько шума. Тогда Герман начинает нервничать, и я прихожу ему на помощь.
- Чиче, Кунадо, оправляйтесь подключить, чтобы сделать этому сеньору приятное.
Герман садится рядом со мной.
- Это же несправедливо, - говорит он. - Они же знают, что я твой компаньон, так что обязаны меня слушаться. Не понимаю, как ты сам с ними справляешься.
- Послушай, сейчас ты в горах, а не у себя в конторе. Мои люди работают не ради заработка, а потому, что им нравится здесь атмосфера: уважение и авторитет сверху не назначаются, их еще нужно заслужить. Если же ты и дальше будешь так обращаться к ним, то с тобой может случиться что-нибудь малоприятное.
Его это тут же успокаивает, и он меняет тему:
- А как с золотом, много его?
- Много!
- Так покажи.
- Попозже. Спешить некуда. На сколько вы останетесь?
- Два дня.
- О, это даже слишком.
- Во сколько ты начинаешь работу, чтобы могли посмотреть представление?
- Сегодня мы не работаем, я обещал им два дня отдыха. Может быть завтра поработают часок, чтобы вы посмотрели.
Герман разочарован и начинает доставать:
- Хватило бы и одного дня, у меня такое впечатление, что ты их балуешь: каждый раз мясо, у всех кровать и матрас... Ты же знаешь, это всего лишь животные, они не привыкли к таким удобствам.
Приближающийся приступ малярии не дает мне сил ответить ему как следует, к тому же я не собираюсь объяснять причины своих поступков. Но его замечания доносятся до ушей моих мужичков, которые и вправду начинают поглядывать на него исподлобья. Эта троица сюда никак не лепится. Мои люди тяжко пашут, но они уже привыкли к своего рода семейной атмосфере, к приятелям, с которыми вместе дуркуют, поэтому такое вот отношение к ним, крестьянам, городских людей, поглядывающих на них с превосходством, их сильно огорчает.
За исключением Низаро, который гнется в поклонах, простые рабочие вновь прибывших попросту игнорируют. Даже с чисто физической стороны чужаки производят неприятное впечатление: ужасно гадко смотреть на этих толстяков в шортах, на их нездоровую белую кожу.
- Какая жалость, что приходится вступать в союз с такими вот гнидами, - говорю я Николя, который разделяет мое отвращение. - И подумать только, такие вот типы управляют страной!
- И все равно, мне казалось, что президентский племянник умеет себя вести получше. Ты заметил, что парни невзлюбили их с первого же взгляда?
- Это естественно, они же притарабанились сюда как завоеватели. Для людей ни Вайнберг, ни Каракас ничего не значат - всего лишь два смешных типчика, которых охотнее всего подвесили бы ради смеха вверх ногами, вот просто так.
В этот момент Герман подводит ко мне третьего толстяка, с которым до сих пор мы не обменялись даже словом.
