Но только не эмоционали! Они оказывали друг другу взаимную внетриадную поддержку в степени, недоступной ни для рационалов, ни для пестунов. Недаром поговорка гласит: «У рационала — руководитель, у пестуна — дети, а у эмоционали — все другие эмоционали».
Эмоционали обсуждали между собой жизнь своих триад, и, если какая-нибудь жаловалась на пренебрежение или остальные внушали ей, будто она позволяет помыкать собой, её отсылали домой с визгливыми наставлениями отвердеть и требовать! А поскольку синтез в значительной мере зависел от эмоционали и её настроений, левый и правый обычно всячески ей потакали и баловали её.
Но ведь Дуа была такой неэмоциональной эмоциональю! её как будто вовсе не задевало, что Ун и Тритт не так близки с ней, как между собой, а среди эмоционалей у неё не было подруг, которые растолковали бы ей её права.
Уну нравилось, что она так живо интересуется его занятиями, нравилась её сосредоточенность и удивительная быстрота понимания, но это была интеллектуальная любовь. А по-настоящему дорог ему был медлительный глупый Тритт, который так хорошо знал своё место и не вносил в их жизнь ничего, кроме самого нужного, самого главного — спокойной и надёжной привычности.
И вот теперь Ун злился на Тритта!
Он спросил:
— Тритт, ты не знаешь, где сейчас Дуа?
Тритт не ответил прямо, а сказал только:
— Я занят. Я с тобой потом поговорю. У меня дела.
— А где дети? Ты что, тоже уходил? В тебе чувствуются следы другого места.
В голосе Тритта появилась явная досада.
— Дети хорошо воспитаны. Они остаются там, где за ними всегда могут приглядеть другие пестуны. Ун, они ведь давно уже не крошки.
Но он ничего не сказал про ощущение «другого места», которое от него исходило.
— Извини. Я просто хотел бы знать, где Дуа.
— А ты бы почаще этого хотел, — сказал Тритт. — Ты ведь всё время твердишь, чтобы я оставил её в покое. Ну, вот и ищи её сам.
И Тритт. удалился в дальнюю часть домашней пещеры.
Ун глядел вслед своему правнику с некоторым удивлением. При других обстоятельствах он непременно постарался бы проанализировать совершенно необычное волнение, которое пробивалось даже сквозь врождённую пестунскую невозмутимость. Что натворил Тритт?
…Но где же всё-таки Дуа? С каждой минутой его тревога нарастала, и он тут же забыл про Тритта.
Беспокойство обострило восприимчивость Уна. Среди рационалов было даже принято гордиться низкой чувствительностью. Способность улавливать ощущения не принадлежала к сфере разума, это было преимущественно свойство эмоционалей. И Ун, рационал из рационалов, всегда особенно ценил в себе способность мыслить, а не чувствовать. Тем не менее теперь он, как мог, широко раскинул свою бедную сеть чувственного восприятия и даже вдруг на мгновение пожалел, что он не эмоциональ и сеть эта так несовершенна.
Однако оказалось, что и она в какой-то мере эффективна. Во всяком случае, он ощутил приближение Дуа на довольно большом (по крайней мере, для него) расстоянии и поспешил ей навстречу. Кроме того, с такого расстояния он острее обычного воспринимал её разреженность. Она была как легкая дымка, не больше…
«Тритт прав, — с внезапной жгучей тревогой подумал Ун. — Надо заставить Дуа питаться, синтезироваться — необходимо пробудить в ней интерес к жизни».
Эта мысль настолько завладела им, что он даже не увидел ничего странного в том, как Дуа заструилась вокруг него, словно они были у себя дома, вдали от посторонних глаз. Она говорила:
— Ун, мне необходимо узнать… так много, так много!
Он отстранился — всё-таки следовало считаться с приличиями! Но постарался сделать это как можно осторожнее, чтобы Дуа не подумала, будто он недоволен.
— Пойдём! — сказал он. — Я просто вышел к тебе навстречу. Скажи, что ты хочешь узнать, и я объясню, если знаю сам.
Они быстро двигались к дому, и Ун охотно приспосабливался к волнистому струению, обычному для эмоционалей.
Дуа сказала:
— Расскажи мне про другую вселенную. Почему она не такая? И чем она не такая? Расскажи мне всё-всё.
Дуа совершенно не представляла себе, как много она хочет знать. Но Ун это себе представлял. Он ощутил неимоверное богатство собственных сведений и чуть было не спросил: «Откуда ты узнала про другую вселенную столько, что она тебя заинтересовала?»
Но он удержался. Дуа возвращалась со стороны Жестких пещер. Может быть, с ней разговаривал Лостен, предположив, будто Ун всё-таки слишком гордится статусом радио-нала и не снизойдёт до того, чтобы удовлетворить любознательность своей середины.
«Как будто я на это способен!» — подумал Ун с полным сознанием своей ответственности. Не нужно ничего спрашивать. Он просто объяснит ей всё, что сможет.
В домашней пещере их хлопотливо встретил Тритт.
— Если хотите разговаривать, так идите в комнату Дуа. У меня тут много дела. Мне нужно присмотреть, чтобы дети привели себя в порядок и сделали все упражнения. Времени синтезироваться у меня нет. И не думайте!
О синтезировании ни Ун, ни Дуа не думали, тем не менее они послушно свернули в комнату Дуа. Дом принадлежит пестуну. Рационалу открыты Жесткие пещеры на нижних уровнях, эмоциональ всегда может отправиться на поверхность. У пестуна же есть только дом. А потому Ун поспешил ответить:
— Хорошо, Тритт, мы не будем тебе мешать.
А Дуа излучила нежность и сказала:
— Мне приятно увидеть тебя, правый мой.
(Ун спросил себя, не объясняется ли её нежность отчасти тем, что Тритт против обыкновения не стал требовать синтеза. Нельзя отрицать, что Тритт действительно придаёт синтезу излишнее значение. Другие пестуны далеко не так настойчивы.)
У себя в комнате Дуа вдруг уставилась на кормильник, хотя обычно она старалась даже не смотреть в его сторону.
Установить кормильник придумал Ун. Он знал о существовании подобных приспособлений и объяснил Тритту, что, раз уж Дуа не хочет питаться рядом с другими эмоционалями, можно без всякого труда доставлять солнечную энергию прямо в пещеру — пусть Дуа питается дома.
Тритт пришёл в ужас. Никто же так не делает! Все будут смеяться! Триада покроет себя позором! Почему Дуа не хочет вести себя как полагается?
«Конечно, это было бы лучше, Тритт, — сказал тогда Ун. — Но раз уж она не ведёт себя как полагается, так почему бы не помочь ей? Что тут, собственно, плохого? Она будет питаться дома, наберётся энергии — а от этого станет лучше и ей, и нам, — и, может быть, она даже начнет выходить на поверхность с другими эмоционалями».
Тритт согласился, и даже Дуа согласилась, хотя и после долгих уговоров, но настояла при этом на самой простой конструкции. А потому Уну при конструировании кормиль-ника пришлось ограничиться двумя примитивнейшими стержнями, которые служили электродами и передавали в пещеру солнечную энергию. Они были установлены так, чтобы Дуа могла поместиться между ними. Впрочем, пользовалась она ими очень редко.
Однако на этот раз Дуа долго смотрела на кормильник, а потом сказала:
— Тритт его украсил… Или это ты, Ун?
— Я? Ну конечно, нет.
У основания обоих электродов были выложены узоры из цветной глины.
— Наверное, он решил таким способом напомнить, чтобы я не забыла поесть, — заметила Дуа. — А я и вправду проголодалась. К тому же, пока я буду есть, Тритт нас перебивать не станет, ведь верно?
— Разумеется, — сказал Ун с глубоким убеждением. — Тритт способен был бы остановить мир, если бы вдруг подумал, что его вращение мешает тебе питаться.
— Ну… я и правда проголодалась, — повторила Дуа.
Уну показалось, что он уловил ощущение виноватости.
Из-за Тритта? Из-за того, что она голодна? Но почему Дуа должна чувствовать себя виноватой, если ей захотелось есть?
Или она занималась чем-то таким, что поглотило очень много энергии, и теперь испытывает…
Он раздраженно отбросил эти мысли. Избыток рациональности, пожалуй, всё-таки не украшает рационала. Несомненно, прослеживание каждой частной идеи наносит ущерб главному. А сейчас главным был разговор с Дуа.
Она расположилась между электродами. Для этого ей пришлось сжаться, и Ун ещё отчетливей осознал, какая она маленькая. Тут он понял, что и сам голоден. Он заметил это потому, что свечение электродов представлялось ему более ярким, чем обычно, а кроме того, он ощущал вкус пиши даже на таком расстоянии, и вкус этот казался ему восхитительным. А ведь, проголодавшись, всегда воспринимаешь вкус пищи острее и на большем расстоянии… Ну, ничего, поест попозже.
— Не молчи, левый мой, — сказала Дуа. — Расскажи мне про ту вселенную. Я хочу знать.
Она приняла (бессознательно?) форму овоида — форму рационала, словно убеждая его говорить с ней как с рацио-налом.
