И еле удерживаюсь, чтоб не закричать; хотя кричать мне нечем.
Меня здесь нет, я здесь случайно…
Самаэль подъезжает к ближайшему столбу. Спешивается. Ленивый свет вытекает из-под обшлага, трогает металл репья, ласкает ржавчину. Пространство между кружевным воротником и шляпой вспыхивает пламенем свечи: белая вершина, чья суть – Благо, голубая сердцевина, чья суть – Уничтожение, и красное основание, чья суть – Поддержка. Мгла вокруг Малаха редеет, рвется клочьями тумана, но вместо звезд в небе проступают искрящиеся буквы. Йод, Шин, снова Йод, и снова Шин, и снова – слово «Бытие», многократно подхваченное небосводом.
Красавица останавливается.
Ее бег завершен.
– Подойди, Проводник, не бойся! – говорит Самаэль.
Ржание вороного жеребца эхом вторит ему.
Бальное платье – у столба. По эту сторону заграждения. И псы совсем умолкли в туманной дали. Словно умелые псари дернули сворку, уводя клыкастых питомцев прочь от добычи. Двое стоят, разделенные колючей паутиной: Существо Служения и душа одной из дочерей Хавы.
А вокруг все так, как хочет видеть смертная.
– Ты все-таки боишься, Проводник? – спрашивает Самаэль. – Ты не ожидала встретиться здесь со мной?
– Да, боюсь, – отвечает красавица.
Голос ее тускл.
Засиженное мухами стекло – вот ее голос.
– Почему?
В ответ стекло трескается отчаянным воплем.
– Потому что ты предал меня! Потому что я выполняла твой приказ, о могучий Самаэль, когда отправилась сюда за этим чудовищным ребенком! Ты… ты обещал мне, что это будет последнее, самое спокойное задание, что после него ты выведешь меня из мира-мертвеца, из треснувшего Сосуда! Ты обещал; ты клялся непроизносимым Именем Творца о четырех буквах! И что же?! Теперь Рубеж наглухо закрыт для преступницы, и меньше полугода отделяют меня от смерти! Где справедливость?! Ты лжец, великий Малах! Слышишь?! Я, Сале Кеваль, Проводник, утверждаю: Ангел Силы, ты подлый лжец!
Тишина.
Лишь огонь лица Самаэля теперь течет вверху пурпуром, а внизу – белоснежным молоком.
Голубая сердцевина, чья суть – Уничтожение, неизменна.
– Это все, Проводник? Все, что ты хотела сказать мне, воровским образом явившись в Порубежье?
Без гнева, без злобы – одно равнодушие царит в вопросе Самаэля.
Сале Кеваль (теперь я знаю, как зовут некрасивую женщину в смятых простынях!) молчит.
Кажется, она выгорела.
Дотла.
Напротив нее стоит высокий воин: двуслойный панцирь с алыми шнурами надет поверх черно-синего кафтана, рогатый шлем с пятирядным нашейником «кабанья холка», на блестящих пластинах набедренников красуются по три бабочки из полированной меди. У пояса – меч в ножнах с чехлом из медвежьей шкуры; за плечом висит лук, туго обтянутый лакированным волокном пальмы.
Между налобником шлема и нижней частью «кабаньей холки» – свет.
Мертвенный, холодный свет букв в небе.
– Я никогда не лгу, Проводник. Не умею; не способен. И никогда не оправдываюсь – запомни это, если не хочешь смерти более страшной, чем просто смерть. Мне, сподвижнику Габриэля, князю из князей Шуйцы, не раз закрывавшему Рубеж собственным свечением, по-прежнему нужно от тебя одно. Чтобы ты привела отпрыска Блудного Малаха туда, откуда ты родом. Именно потому, что время жизни Сосуда, который ты зовешь родиной, взвешено, сосчитано и измерено. Именно потому, что радуга уже не первый год висит в вашем небе; и не только после дождя. Значит, договор расторгнут, и заступника нет…
Позади хозяина надрывно стонет гигантский нетопырь, в нетерпении дергая кожистыми крыльями.
Вороной жеребец – в прошлом.
– Так должно быть, и так будет, – заключает Самаэль после долгого молчания. – Но Десница в лице этого старовера-Рахаба, этого олицетворения трусости и ожидания, чья сущность – Досмотр чужих карманов… Впрочем, это не твое дело, Проводник. Забудь. Ты поняла меня?
– Я поняла тебя, великий Малах, – судорожно кивает Сале, закусив губу.
– Ты хорошо поняла меня?
– Да. Я хорошо поняла тебя, Ангел Силы.
Бунт женщины умер, не начавшись.
Так смолкает невольный богохульник перед тяжестью косматых туч над головой, чреватых бурей.
– Запомни, Проводник: то, что случилось с вами при Досмотре, – ошибка. Умысел осторожного Рахаба и моя невольная оплошность. Я властен, но не могу исправить ее. И поэтому обычный путь назад для тебя закрыт. Знаешь ли ты пути иные? Способна ли повести спутников через Порубежье?
– Багряные Врата, – еле слышно бормочет женщина, но Самаэль слышит ее, удовлетворенно кивая.
Слышу и я – ведь меня здесь нет… меня вообще нет.
Слышу, захлебываясь Хлебом Стыда, ибо счастлив, что грозный Ангел Силы не видит меня-нынешнего.
Прав был рав Элиша, тысячу раз прав, ругая меня последними словами и называя болтуном! Сглазил!.. – подслушали. И Рубежные бейт-Малахи начали охоту за моим сыном едва ли не с момента его зачатия!
– …Хорошо, Проводник. Открывай Врата любым способом, не медли. Я прикажу всей Шуйце пропустить тебя через пограничную полосу без вреда. Тебя, ребенка и тех смертных, на кого ты укажешь мне заранее. Остальные… полагаю, тебе хорошо известно, что бывает с нарушителями. Ты ведь и сама в некотором роде… нарушитель?
Напротив Сале – строгий мундир болотного цвета, чьи погоны украшены лживыми звездами: буквами Йод и Шин. Кожаный пояс с латунной пряжкой, тонкие ремни крест-накрест по груди, лак чехла для малого пистоля; глянец сапог с высокими голенищами…
Между стоячим воротничком и козырьком фуражки – свет.
Теплый, розовый, словно платье бесплотной красавицы.
– Смейся, Проводник! Смейся вместе со мной, ибо близок час! Воистину, не смешно ли? – кладовые Рубежа ломятся от конфискованных Имен, способных до Страшного Суда подымать мертвых из гробов, темницы Рубежа полны величайшими из великих, а Рахабовы служки ловят тебя на какой-то крючок для отслеживания астральной пыли! Смейся, говорю! Существа Служения в раздоре своем унизились до скрытого обмана, сделав подобных тебе участниками раздора – о потеха! Приказываю: смейся!
Жиденький смешок вырывается из груди Сале Кеваль. Налетевший ветер комкает его, словно пальцы нервной старухи батистовый платок; и что-то урчит в брюхе железного чудовища позади Самаэля.
Тишина.
Грязь пенится под ногами красавицы, налипает на туфельки-лодочки, струится по расшитому серебром подолу… чавкающий рот болота подымается к корсажу, шемизетке… душит крик слюнявым поцелуем, тянется к жемчужным нитям в волосах…
