– Чтобы приспособиться.
– Ты предпочел приспособиться?
– Да – руководствуясь высшими мотивами.
Рам Кикура пожала плечами.
– Знаешь, наша гостья сочтет нас всех очень странными.
– Это ее право.
Буря началась с серии быстрых колебаний воздуха; над первой камерой навис толстый рваный слой облаков. Западные ученые, работавшие у нулевой дороги, делали быстрые замеры, прежде чем вернуться в грузовики. Грязь и песок взмывали вверх огромными смерчами, которые, в свою очередь, разворачивались и уступали дорогу плотным завесам пыли. Пылевые облака вздымались и перекатывались от купола к куполу, словно волны. Видеокамеры в скважине зарегистрировали это явление, но ничто не было в состоянии управлять им. В конце концов, в этой части Камня не было постоянного населени, и, возможно, управление погодой не считалось здесь необходимым.
За годы, проведенные исследователями на Камне, еще никогда не случалось природных явлений подобной жестокости и силы. Пылевые облака покрывали долину и медленно собирались в густой, непрозрачный слой толщиной в несколько километров. Водяные облака над ними становились все темнее и темнее.
К 17.00, через шесть часов после первых порывов ветра, сквозь пыль начали проникать капли дождя, превращаясь при этом большие сгустки грязи. Люди сбились в кучу в научных комплексах, встревоженные и испуганные.
Хоффман наблюдала за непогодой сквозь забрызганное грязью окно, покусывая косточки пальцев и подняв брови. Она была рада тому, что света плазменной трубки почти не видно. Это напоминало ночь больше, чем что-либо на Камне, и она чувствовала себя сонной и довольной.
Через всю камеру пролетела молния, и инженеры вместе с морскими пехотинцами под дождем и ветром начали устанавливать на зданиях громоотводы.
В бунгало русского командования в центре второго комплекса – на бурю и темноту никто не обращал внимания. Спор о политической и командной структуре затянулся допоздна; особенно страстно отстаивали свою точку зрения Белозерский и Языков, Велигорский же оставался на заднем плане.
Мирский настаивал на военной субординации и отказывался каким-то образом уменьшать свою власть или делить ее с (он подчеркнул это) младшими офицерами.
Белозерский предложил настоящую советскую структуру – с ЦК партии, возглавляемым Генеральным секретарем (на эту роль он предложил Велигорского) и Верховным Советом.
Накануне Мирский и Погодин – старший офицер первой камеры – наблюдали за началом строительства русского комплекса в четвертой камере; было получено разрешение на вырубку густых зарослей. Инструменты были высшего класса. Здесь все было высшего класса.
Переговоры о второй камере очень накалились, когда археологи НАТО стали протестовать против возможного осквернения того, что они считали своей епархией. Мирский бесцеремонно напомнил Хоффман, что Картошка больше не памятник, а убежище.
Это измотало его. Он был утомлен долгими бдениями в библиотеке третьей камеры – часто вместо сна, – а теперь еще это.
– Прежде всего надо разместить людей, а потом уже принимать решение о политической структуре, – настаивал Мирский. – Все, что у нас есть – временные палатки и этот комплекс, а Хоффман…
– Сука, – сухо прокомментировал Белозерский. – Она еще хуже, чем этот дурак Лэньер.
Велигорский коснулся плеча Белозерского, и тот покорно сел. Верховенство Велигорского среди политработников не удивляло генерала, но и не радовало. Мирский был уверен, что с Белозерским можно договориться, но в хитром, сдержанном и авторитетном голосе Велигорского слышался неприятный вызов.
Мог ли он каким-то образом обратить таланты Велигорского и Языкова себе на пользу?
Мирский чувствовал, как помогает ему новое образование. Или, может быть, более точно – его просвещение. Раньше он никогда бы не решился взяться за изучение столь гигантского и разнообразного источника информации. Доступ в советские библиотеки – военные и прочие – всегда был строго ограничен, и книги были доступны лишь тем, кто мог доказать, что они ему действительно необходимы. Обычное любопытство не приветствовалось.
Генерал не был уверен даже в знании географии родной страны. История была предметом, к которому он никогда не испытывал особого интереса, за исключением истории космонавтики; то, что он узнал в библиотеке третьей камеры, полностью перевернуло все его прежние представления.
Он ничего не говорил об этом своим коллегам. Наоборот он постарался скрыть тот факт, что говорит теперь по-английски, по-немецки и по-французски и работает над японским и китайским.
– С другой стороны, – сказал Белозерский, поглядывая на Велигорского, – политические соображения всегда стоят превыше всего. Мы не должны отказываться ни от революции, ни от ее идеалов; мы – последняя цитадель…
– Да, да, – раздраженно проговорил Мирский. – Сейчас мы все устали. Давайте отдохнем и продолжим завтра. – Он оглянулся на Гарабедяна, Плетнева и Сергея Притыкина, старшего инженера научной команды. – Майор Гарабедян, не могли бы вы проводить товарищей к их палаткам и убедиться, что наши границы в безопасности?
– Мы должны обсудить больше, чем позволяет время, – возразил Велигорский.
Мирский пристально посмотрел на него и улыбнулся.
– Верно, – сказал он. – Но уставшие люди сердятся, и у них появляются дурные мысли.
– Есть и другие… вещи, которые приводят к слабости и дурным мыслям, – намекнул Велигорский.
– Действительно, – поддержал его Белозерский.
– Завтра, товарищи, – настоял Мирский, игнорируя колкость. – Нам нужно отдохнуть пере встречей с Хоффман и продолжением переговоров.
Они вышли, оставив с Мирским Притыкина и Плетнева. Старший инженер и бывший командир дивизиона сели за импровизированный стол и ждали, пока Мирский потирал глаза и переносицу.
– Вы понимаете, что случится, если Велигорский и его марионетки возьмут власть в свои руки? – спросил генерал-лейтенант.
– Их нельзя назвать разумными людьми, – сказал Притыкин.
– Я все же считаю, что около трети солдат искренне поддерживают их, и еще одна треть не поддерживает никого – это, в основном, недовольные. Я командир, так что недовольные меня не любят. Если бы речь шла только о Белозерском, я бы не беспокоился – недовольные ненавидят политработников еще больше. Но у Велигорского бархатный язык. Белозерский бьет наотмашь, Велигорский гладит. Он сможет управлять опасным большинством.
– Что же нам делать, товарищ генерал? – спросил Плетнев.
– Я хочу, чтобы каждого из вас охраняло пять человек, отобранных Гарабедяном или мной. И мне нужны четыре отделения, вооруженных АКВ, вокруг этого бунгало. Притыкин, я хочу, чтобы научная команда с завтрашнего дня не покидала четвертую камеру. Велигорский не доверяет интеллектуалам и может расправиться с вами, если ситуация станет критической.
