Не того ждали. Перед телеэкранами в уцелевших квартирах, перед репродукторами, подвешенными на столбах во временных палаточных лагерях, перед радиоприемниками, перед расклеенными на стенах правительственными воззваниями выли и бесновались. В ораторов на митингах летели тухлые яйца, гнилые помидоры и прочая испорченная снедь, а нередко и камни. Посреди священного города Найроби в настоятельницу храма Первоматери, пытавшуюся обратиться к пастве с увещеваниями, швырнули живую полутораметровую мамбу – к счастью, не очень метко и не без пользы для дела, потому что разъяренная ядовитая гадина, проигнорировав почтенную мать Соломонию, поползла, шипя, прямо на толпу, заставив ее с воплями рассеяться…
В Славянской Федерации больше всего повезло тем эксменам, которые остались в немногих неразрушенных городах и уцелели в армейско-полицейских операциях по восстановлению порядка. Выжили вовремя одумавшиеся и те робкие души, что вообще не покинули эксменских кварталов, не поддавшись соблазну хоть на сутки ощутить себя господами положения. Приструнить их не составило труда, и первые дни после зачистки они занимались тушением пожаров и санитарными проблемами городов, то есть вывозом и захоронением многочисленных трупов. Вскоре дело дошло до расчистки развалин, а несколько позже и до восстановления порушенного. Сотни рабочих бригад вывозились в провинцию, где волей-неволей приходилось начинать все с нуля.
Эксмены работали под охраной – не потому, что могли сбежать, а потому, что после нескольких печальных инцидентов полиция получила приказ охранять рабочую силу от самосуда толпы. Рабочая сила, пусть и неквалифицированная, как-то вдруг приобрела неожиданно высокую ценность.
Военное положение сохранялось, и никто пока не думал о восстановлении прежней структуры Министерства порядка, но кое-какие сдвиги были видны всем. Уже в апреле мытищинский отряд полиции перестали перебрасывать с места на место, как теннисный мячик, и заняли службой в родном пригороде, частично снесенном с лица Земли, а частично уцелевшем и превращенном в свалку того, что не успели уничтожить, а смогли только свезти в одно место и бросить. Не меньше половины дежурной смены были задействованы на охране рабочих бригад, расчищавших гомерические завалы всевозможного мусора и целые улицы, битком забитые брошенными механизмами всевозможного назначения – от легковых мобилей до экскаваторов и смятых гармошкой вагонов надземки, спикировавших с эстакады…
Дому, где жила Ольга, не повезло: он не уцелел, попав в черту сплошных плановых разрушений. Зато уцелел родной полицейский участок, где некоторые кабинеты, комната психологической разгрузки и даже отгороженная половина «обезьянника» были отданы под временное общежитие для бездомного личного состава. Хватало времени и на сон, и на спокойный прием пищи, и на недолгую болтовню с подругами, а больше ничего и не хотелось. Еду исправно привозили в полевой кухне – однообразную, но сытную.
Больше всего Ольге хотелось бы забыть свое фиаско с попыткой задержания одного из телепортирующих эксменов. «Дура ты, дура, – внушала Галка Васюкевич. – Скажи спасибо, что на пулю не нарвалась. Куда полезла без приказа, зачем?..»
Правда, Галка не бралась утверждать, будто Ольга сорвала операцию ненужным своеволием, и вообще никто не попытался повесить на нее вину за провал, но с того было не легче. За плохое планирование операции приходится отдуваться не одному лишь начальству – исполнителей тоже не гладят по головке. Оглядываясь назад, Ольга понимала, что эксмены-уникумы имели реальный шанс уйти, чем и воспользовались. Галка шепнула, будто бы весь план исходил из неверной предпосылки о том, что среди троих беглецов телепортирующий только один…
Да, противник был недооценен. Да, рискованный бросок Ольги ничего не дал, если не считать унизительного удара кулаком по темени. Удар – чепуха: отлежалась чуток и вскоре уже принимала участие в масштабной операции по зачистке города. Головная боль к вечеру прошла, остались недоумение и жгучая обида. Получить по голове от какого-то возомнившего о себе эксмена! Удар не по темени – по самолюбию!
«Ты их боишься, – говорила еще Галка, и Ольга не решалась строптиво переспрашивать, кого это «их». – Помнишь, после операции по зейнабисткам ты рассказывала мне, как тебя в детстве напугал телепортацией мальчишка-эксмен? Мне бы раньше сообразить, что у тебя комплекс и что ты с ним борешься! Не спорь, я вижу. Тебе не терпится доказать самой себе, что все это пустые страхи, что ты все равно сильнее врага, ловчее, умнее… Вот и рванула – доказывать! И много ли доказала? Радуйся, что на тебя не повесили всех чертей…»
Галка была права. Больше всего на свете Ольга желала бы встретиться с тем эксменом еще раз.
Лицом к лицу. Можно без оружия. Но и без правил.
Мечты тем и отличаются от реальности, что пока еще реальностью не стали. Мало-помалу служба входила в привычную колею. Смена – двенадцать часов, и далеко не каждую ночь весь отряд поднимался по тревоге. В отряде поговаривали о восстановлении выходных дней, пока что по одному в две недели, и слухи эти не казались беспочвенными.
Прошел апрель, наступил май. Из сводок следовало, что почти двадцать процентов населения уже вернулось в свои дома. Восемьдесят процентов бездомных по-прежнему ютились в подземных убежищах и палаточных лагерях. Многих временно селили в унылых эксменских кварталах, ныне чересчур просторных для поредевшего поголовья второсортных двуногих.
От мамы по-прежнему не было никаких известий; не поступало пока и ответов на запросы. Ольга ругала себя за то, что своевременно не выяснила, в какое убежище определили маму. Правда, в те безумные дни – не дай Первоматерь еще раз пережить такие! – не было ни единой свободной секунды, и будь в сутках сто часов, все равно оставалась бы досада: почему не двести? Теперь оставалось ждать, обоснованно надеясь на скорый конец неразберихи с учетом и связью.
Успокаивало и то, что почти все девчонки в отряде до сих пор не имели сведений о своих родных. А что Галка Васюкевич исключение, так ведь у нее мать – генерал полиции. Невместно отсиживаться в убежищах тем, у кого сейчас самая работа.
…Там, где у границы пригорода эстакада надземки, плавно понижаясь, вдруг резко обрывалась, доисторическим животным взревывал экскаватор, восстанавливающий железнодорожную насыпь, старательно уничтоженную шесть недель назад. Пахло выхлопом и потревоженным сырым грунтом. Ждал своей очереди на разгрузку грузовик со щебенкой. С полсотни эксменов под руководством седого дорожника в нарукавной повязке десятника вручную укладывали шпалы. Поезда-рельсоукладчика не наблюдалось – Ольге приходило в голову, что, возможно, и эта техника была списана в колоссальный расход во имя плана гражданской обороны. Ветхий маневровый тепловозик, пища сигналами, толкал платформу с рыжими от ржавчины рельсами. Черт знает откуда брались эти рельсы при неработающих металлургических комбинатах. То ли из старых запасов, то ли в неразберихе последних дней перед моментом «ноль» чья-то гениальная голова догадалась сохранить рельсы с порушенной дороги, вместо того чтобы попросту бросить их, слегка прикопав…
