…Там, где у границы пригорода эстакада надземки, плавно понижаясь, вдруг резко обрывалась, доисторическим животным взревывал экскаватор, восстанавливающий железнодорожную насыпь, старательно уничтоженную шесть недель назад. Пахло выхлопом и потревоженным сырым грунтом. Ждал своей очереди на разгрузку грузовик со щебенкой. С полсотни эксменов под руководством седого дорожника в нарукавной повязке десятника вручную укладывали шпалы. Поезда-рельсоукладчика не наблюдалось — Ольге приходило в голову, что, возможно, и эта техника была списана в колоссальный расход во имя плана гражданской обороны. Ветхий маневровый тепловозик, пища сигналами, толкал платформу с рыжими от ржавчины рельсами. Черт знает откуда брались эти рельсы при неработающих металлургических комбинатах. То ли из старых запасов, то ли в неразберихе последних дней перед моментом «ноль» чья-то гениальная голова догадалась сохранить рельсы с порушенной дороги, вместо того чтобы попросту бросить их, слегка прикопав…
На сей раз никто из посторонних не мешал работе. Задействованный на охране усиленный патруль полиции маялся без дела. А ведь всего несколько дней назад приходилось рассеивать мстительно настроенные толпы местных жительниц, воочию узревших результаты хозяйничания эксменских банд в их домах. В их городе. На их планете. Приходилось стрелять поверх голов, вызывать на подмогу пожарных с брандспойтами, вылавливать и увещевать дубинками самых исступленных, норовящих телепортировать за кордон и добраться до обидчиков. А робкие обидчики, работающие по пятнадцать часов в сутки не за совесть, а за страх, были рады-радешеньки, что их оставили жить, что их кормят и даже охраняют от самосуда. Что им позволили искупить вину. Какое счастье, что людям более чем прежде нужна рабочая сила! Саботажников не находилось; лодырей и симулянтов сами эксмены избивали до полного вразумления — пусть непрофессионально, зато от души.
По оценкам компетентных правительственных органов, доводимым до сведения личного состава в качестве служебной информации, спустя месяц после пика всемирного кризиса удалось собрать и привлечь к труду три миллиарда эксменов — семьдесят пять процентов их докризисной численности. Остальные либо были уничтожены, либо по сию пору пребывали в бегах. Пожалуй, можно было надеяться отловить по всему миру еще миллионов сто пар рабочих рук, вряд ли больше. Зато потери среди настоящих людей, по предварительным сведениям, не превышали четырех-пяти процентов. Демографический корабль дал тревожащий крен: на двух человек отныне приходился лишь один эксмен. Понятно, что власти настаивали на сбережении рабочей силы, позволяя наказывать смертью лишь открытое и наглое неповиновение!
К счастью, справедливая ярость населения понемногу утихала, растворяясь в бездне повседневных неотложных забот. По слухам, кое-где дело уже доходило до формирования женских строительных бригад из представительниц временно невостребованных профессий и, что дивно, в желающих недостатка не испытывалось. Пропаганда тоже делала свое дело: надо — значит, надо. Особенно за награду в виде первоочередного обеспечения жильем.
На взгляд Ольги, охрану уже можно было бы уменьшить, если не отменить вовсе. Патрулировать улицы и то приятнее, чем скучать без дела, тупо глазея на суетящихся рабочих, да размякать, греясь на майском солнышке.
Припекало. Старые тополя на близлежащей аллее выбросили клейкие пахучие листья. Серая ворона усердно трудилась, обламывая сухую веточку, — собиралась строить гнездо. Пролетел по своим делам шмель, гудя, как трансформатор. Выводил рулады пестрый скворец — зазывал в скворечник подругу. Природе не было дела до людских проблем.
Не выходила из головы мама, да еще болезненной занозой сидел в памяти тот телепортирующий эксмен, который все-таки ушел. Встретиться бы с ним еще разок…
Клонило в дрему. С утра Ольга уже дважды наведалась в Вязкий мир — без всякого дела, просто чтобы держать себя в тонусе. Лучше любой гимнастики. Каждый раз рабочие на насыпи боязливо вздрагивали, и это служило единственным развлечением. Ску-у-учно… А терпи. Служба. Монотонные дни, и когда еще случится что-нибудь из ряда вон? После того, что пришлось пережить, обычная полицейская служба пресна, как пшенная каша. Может, подать рапорт о переводе в спецназ? Нет, наверное, поздно. И уже неловко. Надо полагать, лихие бойцы были там нужны до, а не после…
После полудня, как всегда, прикатил обшарпанный «ворон» — толстая повариха Жанна привезла обед в судках-термосах. Эксмены на насыпи сразу оживились: вскоре и для них должно было наступить время кормежки.
— Вострецова, тебе почта!
Уже потом Ольга догадалась, почему Жанна не потребовала сплясать. И дело тут было вовсе не в уставном требовании строго блюсти достоинство полицейского, особенно на глазах эксменов, — дело было в официальном штампе на конверте.
Торопясь, но не забыв метнуть настороженный взгляд на бригаду на насыпи, чтобы убедиться, что там все в порядке, Ольга вскрыла конверт.
Официальный штамп снаружи — и официальный бланк внутри. Ровные типографские строки: «С глубоким прискорбием сообщаем о смерти… наступившей… в результате…» Пропуски были заполнены от руки: «Вострецовой Алины Натальевны… 24 марта сего года… внезапного сердечного приступа». Ниже — абзац с соболезнованиями. Адрес из одних цифр — для запроса о месте захоронения. По поручению регионального отделения штаба гражданской обороны — подпись неразборчива…
Это было как нырок в Вязкий мир. Внезапно исчезли звуки, замедлился бег времени, нырнул в серую вату яркий майский день. Реальный мир существовал где-то на обочине восприятия, но мамы в нем больше не было. Она умерла за сутки до момента «ноль» — наверное, в переполненном душном убежище среди жалоб и причитаний спасаемого на полукилометровой глубине контингента, в страхе, как все, ожидая испепеляющего удара по Земле, которого так и не последовало…
Когда Ольга участвовала в разгроме усадьбы зейнабисток, мама была еще жива. А когда Ольга осваивалась в подземном убежище и получала втык за перерасход времени на туалет и душ, мама была уже мертва. «Мама» и «мертва» — как могут сочетаться эти два слова? Как могут они стоять рядом?
И никто не виноват. Виновато изношенное сердце.
Но Ольга чувствовала виноватой себя. Одну себя. Только себя. Правда, злость все равно хотелось сорвать на ком-нибудь другом.
— А я тебе говорю, что это Тимофеева работа, — убежденно втолковывал дядя Лева Гойко Кирибеевичу по прозвищу Молотилка. — Ты его знал только по вашему костоломному шоу, а я с ним, как-никак, сколько времени в одной лаборатории работал, и уж ты мне поверь… Если все идет не так, как планировалось и Гаев где-то неподалеку, дело ясное: он вмешался. Он вообще мастер влезать во всякую запутанную чепуху и делать ее еще чепуховее. Это в его манере. Почему, я спрашиваю, чужаки не нанесли удар по Земле? Что могло им помешать? Космофлот, что ли? Воевали мышки с кошкой…
