Глава 22. Семьнадцатое июня. Вечер. Кшан
— Ты как? Наверное, тебе передохнуть надо? — тревожно сказал Шеп, пристально глядя на друга.
Кшан покачал головой:
— Я не устал. Я же долго спал и чувствую, что еще могу идти. Вот, может быть, Мрон…
Но мальчик поднял голову и посмотрел на Шепа:
— Я совсем не устал. Это правда, Хранитель.
Малыш, может быть, и не храбрился. Проснувшись в убежище, он сразу же встал на ноги. И выглядел он совсем неплохо, только, не найдя в убежище Валентина, он сильно расстроился и даже всплакнул в уголке. Шепу пришлось произнести страшную торжественную клятву в том, что Валя в безопасности, чтобы к ребенку вернулось спокойствие. И мальчик принялся терпеливо ждать, когда же, наконец, они пойдут в Логово и встретятся там с Валентином. Едва только Шеп скомандовал собираться в путь, малыш охотно бросился одеваться. Правда, одеть привычные холщевые брючки он не смог: прикосновение ткани к нехорошей ране на пояснице было еще очень болезненным. Поэтому Шеп обрядил ребенка в длинную рубаху, и теперь взъерошенный лешонок был похож на девочку. Привычные к лесу босые ножки Мрона довольно бойко шлепали по земле. Мальчик помалкивал, сосредоточенно глядя под ноги и иногда озираясь по сторонам. Он, несомненно, тосковал по отцу и, наверняка, боялся возвращения преследователей. Но усталым он пока не выглядел.
А вот Кшану передохнуть, конечно, не мешало бы. Присесть бы сейчас где-нибудь, а еще лучше прилечь. Бок так разнылся, что казалось: еще немного, и кровь снова потечет. Но до Логова было уже совсем недалеко. Что рассиживаться попусту, когда дом так близко… И Кшан решил крепиться. С вожделением думал он о том, как придет домой в свою землянку, завалится на постель и проспит подряд еще часов пятнадцать-двадцать… А Цьев потом немного полижет его рану, и Кшан окончательно встанет на ноги. А еще… Может быть, Кшан попросит у Цьева несколько глотков крови. Раньше Кшан не позволял себе такого, считая брата еще ребенком, но теперь, пожалуй, это не должно повредить пареньку. Кшан улыбнулся, представляя, как засветится мордашка брата, если ему снова предоставится случай почувствовать себя по-настоящему взрослым лешаком.
Кшан с удовольствием вспомнил о том, какое облегчение принесло ему появление Цьева в доме Вали. Кшан тогда совсем не надеялся на скорый приход Шепа и искренне считал, что смерть уже принимает его к себе. Но прибежал Цьев, и его шустрый язычок снял большую часть боли, оттянул воспаление и позволил Кшану дождаться Шепа. Конечно, лечение Шепа было более действенным, потому что мало кто мог в этом сравниться с опытным Хранителем. Но Кшана почти до слез растрогала забота младшего братишки…
Однако, чем ближе к Логову, тем все сильнее и сильнее ощущал Кшан непонятное беспокойство. Он ожидал, что возвращение будет радостным и придаст ему сил. Но вместо этого Кшану почему-то стало до дрожи холодно и скверно на душе.
Кшан никогда не мог похвастаться какими-то особенными способностями.
Он ничем и никогда не выделялся среди своих соплеменников, разве только крайней покладистостью и ровным характером. Никаких особых умений у него никогда не было, и Кшан всегда преклонялся перед многочисленными талантами Хранителя.
Но сейчас Шеп почему-то молчал и не высказывал никаких опасений. Это показалось Кшану странным. Если даже он ощущал зловещее напряжение каждой веточки, за которую задевал, идя по лесу, почему же Шеп молчит? Кшану хотелось спросить об этом напрямую, но ему вдруг стало стыдно отвлекать Хранителя на свои глупые предчувствия. Шеп, конечно, не высмеет его, но зачем лишний раз подтверждать собственное несовершенство и раздражать друга?
Однако, малыша, судя по всему, не волновало, что Хранитель может быть недоволен его ложными страхами.
— Там что-то дурное, — сказал вдруг Мрон и остановился, серьезно глядя на взрослых.
— Почему ты так решил? — спросил Кшан, косясь на Шепа и пытаясь понять его реакцию.
— Чувствую, — поежился мальчик. — Я боюсь. Там была злоба. Злоба ушла, разбежалась в разные стороны. А теперь там… там что-то такое, я не знаю, как это назвать… Но это очень дурное. Разве не так, отец?
Шеп слегка поджал губы и привлек к себе мальчика. Отвечать он почему-то не спешил.
— Там Логово, Мрон, — ответил Кшан. — Что скрывать, я тоже чувствую что-то нехорошее. Не хотел я сам об этом говорить, потому что не был уверен, что мне все это не кажется… Да почему ты молчишь, Хранитель?
— Тебе сказать, почему? — пробормотал Шеп. — Потому что мне страшно. Представьте себе, с Хранителем такое тоже бывает. А страшно мне оттого, что это „что-то“ — клубок боли, паники и смерти. Боль и паника уходят в землю, потому что они уже мертвы, а смерть живет…
— Смерть — живет? — эхом повторил Мрон, задирая голову, чтобы разглядеть лицо Шепа.
— Да, сынок, — сдержанно повторил Шеп. — Не удивляйся, так бывает.
Мрон повертел головой и прислушался.
— Логово ведь совсем близко, отец. Почему же так тихо?
Шеп промолчал, несколько раз глубоко вздохнул и вдруг побледнел прямо на глазах:
— Пахнет кровью… Лешачьей кровью…
Сдавленно всхлипнул Мрон, и Шеп, машинально погладив его по голове, подтолкнул мальчика к Кшану:
— Постойте здесь, я посмотрю, что там такое, и дам знак, если можно будет подойти ко мне…
— Шеп, постой, а если там… Если там нас ждут?
— Тогда попытайся спасти мальчика, — сухо отозвался Шеп.
Он уже хотел идти, но Мрон с плачем бросился к нему, повиснув на его руке. Шепу пришлось присесть и успокоить ребенка. Обнимая Мрона, Шеп тревожно взглянул на друга:
— Это было так маловероятно, что они сунутся за овраг… Все-таки они не так уж хорошо изучили нас и немного опасались… Но видимо не настолько. Я думаю, Кшан, что там, в Логове, нет ничего и никого, кроме смерти… Но все же, будьте осторожны, и если услышите, что со мной происходит что-то неладное, попытайтесь скрыться.
Отстранив Мрона, Шеп пошел вперед. Он исчез за деревьями, и Кшан прижал к себе перепуганного ребенка. Они стояли вдвоем и ждали, пока Шеп с величайшими предосторожностями проверял, все ли спокойно, нет ли какой опасности. Но видимо, все нападавшие убрались восвояси, и Шеп, убедившись в этом, тихонько свистнул своим спутникам.
Кшан ступил на улицу родного селения, и сердце его сжалось от боли и неумолимого горя. С детства живя в обстановке вечной смертельной угрозы, Кшан не раз был свидетелем трагической гибели сородичей. Он привык плакать и так же, как все лешие, не стеснялся слез, проливаемых над погибшими. Но лешие, видимо, были так устроены, что привыкнув к мысли о возможной и близкой гибели, не могли привыкнуть к самой смерти, к холодным, неподвижным телам родных и друзей.
