– Нет, – медленно произнесла Катя, – они был не склад… Какой там склад! Они… он… В пределе стремиться – вот что им было нужно. Так может только живое.
А многогранник все делился и делился, все пыжился и пыжился, все множился и вертелся на экране. И в какой-то момент, словно взорвавшись изнутри, вспух, раздулся и… обратился в шар. Больше ничего не происходило. Шар удалялся, уменьшался в размерах, уплывал вглубь экрана и постепенно исчез совсем.
Темноволосая женщина с блестящими глазами опять заглянула в комнату:
– Яким, ты опять игрушку поставил? Они же заниматься пришли, не дай Бог увидит завуч. Яким, ты опять… – в голосе слышалось застаревшее раздражение и усталость.
Дверь широко открылась, и Катя рассмотрела, наконец, табличку на ней – «Компьютерный класс. Чубаров Яким Юрьевич».
– Мой друг ЧЯ, – громко сказала Сова, не обращая внимания на ворчание женщины. – Он мог бы и не советовать им становиться шаром. Он мог бы тихо сидеть и… качать меня.
– Ничего бы у него не вышло, – ответил Чубаров, – некуда ему было деться. Мы… мы говорили с ним об этом.
– Так он исчез, вместе с Шаром?
– Как сказать, – усмехнулся Яком Чубаров и дернул себя за клок волос, – может и не весь…
Марк открыл свою папочку, достал фотографию деда с бабкой, и дал Кате прочесть надпись на обороте:
«Переходы открыты. Многообразие ситуаций и событий зовут. Я побыл здесь – уйду к другим. У меня много дел. Мои враги преследуют и высылают свои каверзы.
Запомни, внук – всегда нужно припасти хоть каплю нового, всегда стоит ползти по своей Кривой».
– Пойдем домой, Сова. Ты устала – а там уже нормальный чай, – твердо сказал Марик и, сдвинув брови, посмотрел на Чубарова.
Дед Сергей сидел в том самом кресле, только подлокотники его были уже совершенно нормальными – округлыми, из перетекающих друг в друга полированных планок. Сова, еще глядя на ту фотографию уверила себя, что Марик похож на деда. Да и сейчас она это сказала бы. Но на самом деле расплывчатый, картофелеобразный нос Сергея Леонидыча мало напоминал мариков пряменький, классический. И рыже-седая борода с взлохмаченной шевелюрой, перехваченной на затылке красной повязкой, – тоже никак… Даже сами глубоко посаженные глаза. Но выражение их моментами, когда они вдруг словно не видели ничего вокруг, а приглядывались к неведомому, происходящему внутри, очень напоминало ей Строгого Юношу. Еще она заметила, что когда дед Сергей поднялся, чтобы идти на кухню, то точно также, как и Марик, одернул нижний край свитера – придерживая его не пальцами, а ребром ладони. Эта была какая-то наживная похожесть – так собака бывает похожей на своего хозяина.
Сергей Леонидыч бросил возиться с заварным чайником, заботливо укрыл его полотенцем и устроился на табуретке с заметным желанием начать разговор. На кухне стоял тот самый буфет с гранеными стеклами, разбитыми чашками на верхней полке и с той же маленькой фотографией, прислоненной к полуразбитому молочнику, украшенному веточкой сирени.
Сергей Леонидыч наливал заварку, высоко держа чайник. Заварка растекалась по кипятку темно-бронзовым шлейфом и гладко расходилась по сторонам, плавно вливаясь в белое пространство фарфора и кипятка.
Сова сначала долго смотрела на текучие преобразования струи, потом подняла голову на деда Сергея и произнесла:
– Они выбросили вас с фотографии.
– Да, не любя-я-ят они меня, – протянул дед. – Вернее нет у них такого понятия. Уничтожили б, если в руки им дался. Но я их – во как держу! – и он сжал огромный кулак.
– Гранников? – переспросила Катя.
– Каких там, детка, гранников! Тут вмешались куда покрепче силы. Совсем иная цивилизация. Какие там пирамидки да обелиски! Когда-нибудь обязательно расскажу… Да сложное это знание, может, лучше и не касаться его…
Катя глотнула крепкий, слегка вяжущий чай и куснула бледно розовую пастилу. Вкус ее был чуть-чуть не такой, как там… как в той…
– Так Сергей Леонидович, как же вы нас все-таки вытащили?
– Сами вы себя вытащили, я только так, турнул их малость… Ты, Марик, подсказал им губительную идейку насчет шара. Мастер ваш уговорил этот ящик своими заморочками. А ты, Совушка, сделала самое главное дело. Ты им показала свою сущность. Не терпишь ты одинаковости, стандартности, полочек этих и ящичков. Ты – то, чего им всем никогда не достичь. Видно и гранники ваши, и их хозяева – гады благовонные! – ищут одного и того же. Как оно называется – так никто и не знает. Только чуять его можно. Они в тебе и почуяли.
– Понимаешь, Сова, – вступил в разговор Марик. – Мы тут с дедом поговорили, и решили все-таки, что эти гранники – некое образование, созданное той самой цивилизацией, допустим – их автоматизированный склад, элементы которого были так напиханы электроникой или чем-то еще, что обрели некий интеллект. Ведь ЧЯ говорил тебе нечто подобное?
– Пожалуй, говорил, – сдержанно произнесла Катя, – но что же… до нас хранили на этом складе?
– О, они великие собиратели, – злобно произнес Леонидыч. – Собиратели всего. Все больше их сведения всякие интересуют, данные…
– Прямо – «овощехранилище», – почти хором проговорили ребята, но потом Сова медленно добавила. – Там в одном месте, в углу, между гранями, были свалены какие-то смятые, ссохшиеся предметы. Может, какая-то одежда, или даже части… кости какие-то… И был даже ветхий плащ или мантия, подбитый рыжим мехом.
– Да, могло быть такое, – поддакнул медленно дед Сергей, и глаза его снова превратились в стекляшки. – Вещи они не брали, имена не использовали, только живое. Может, это и верно, в какой-то мере, про помойку.
Марик посмотрел на Катю изумленно, но край его губы уже дернулся в сторону, только он сразу не мог дать себе волю. И Катя не смогла сдержаться и вдруг рассмеялась. Они сначала смотрели друг на друга, хохотали, широко открывая рты и показывая десны, потом обнялись и смеялись, уткнув в волосы друг друга мокрые-мокрые лица…
