- Ты будешь вознагражден, - нетерпеливо кивнул царь. - Какова цена твоих трудов?
- О дивный повелитель, тебе нет нужды беспокоиться об этом, я только выполнял поручение моего государя. Не может и речи быть о вознаграждении.
Царь выслушал его, обернулся и отдал распоряжения хранителю казны.
- Итак, слава купцов, торгуй у нас - тебе выдадут все необходимые дозволения. Кроме того, завтра покажи свой товар распорядителям дворца. То, что они выберут, будет щедро оплачено, - царь взмахнул рукой, отпуская купца. И обернулся к стоявшему рядом ан-Эриди. - Пошли к привратнику, пусть закроют ворота. Непозволительно так искушать посетителей, и сколько стражи потребовалось бы поставить!
Ан-Эриди кивнул и в свою очередь повернулся к придворному чином ниже. Акамие же, передав корону в руки молодого ан-Шалы, сбежал по ступенькам и, огибая расставленные подносы с добром, приблизился к носилкам. Наклонившись, он отвел занавеску и заглянул внутрь.
Рисунок на веере был "Сосновая ветка", и планки, вырезанные из сосны, согретые в руке, испускали тонкий аромат.
Сю-юн держал полураскрытый веер на коленях, сложив руки одна поверх другой, и ни о чем не думал. Это было время ожидания, когда требовалось одно: быть готовым в любое мгновение предстать перед повелителем этой страны. Сю-юн знал, что краски на лице наложены безупречно, волосы гладко лежат вдоль спины, а две широкие пряди по обеим сторонам лица образуют изящный овал, почти сходясь немного выше нарядного пояса. Полы верхнего халата, громоздясь высокими складками, занимали почти все свободное пространство внутри носилок. Взгляд отрешенно-спокоен, лицо неподвижно. О чем еще думать? Только пестовать в себе и сохранять это состояние полного соответствия каждому мгновению. Поскольку мгновения одно за другим притворялись одним и тем же, наиболее соответствовала им полная неподвижность. Замерли складки, замерли пряди, замерли ресницы. Не было ничего, кроме верности долгу и едва уловимого запаха сосны.
Очень легкие шаги, едва шурша по песку, приблизились. Еще не он. Занавеска качнулась. Совершив малый поклон, Сю-юн поднял глаза.
Тот, кто смотрел на него с любопытством и сочувствием, был молод, светловолос и очень высок: ему пришлось нагнуться, чтобы заглянуть внутрь плетеного короба. Сю-юн не стал пристально разглядывать его, чтобы не показаться дерзким, но успел заметить портившие лицо бледность, длинный шрам и чересчур большие глаза. Слуга? Но слишком много драгоценностей. Должно быть, вельможа, решил Сю-юн, и еще раз поклонился. Все правильно. Отчего он вдруг решил, что сразу предстанет перед царем? Так и должно быть. Прежде чем предстать перед господином, необходимо получить одобрение сведущего слуги.
- Ты понимаешь нашу речь? - ласково спросил молодой вельможа. Сю-юн кивнул.
- Прекрасно. Как тебя зовут?
Сю-юн ответил.
- Как? - переспросил вельможа. Сю-юн терпеливо повторил, зная уже по опыту, что его имени правильно выговорить здесь не могут, и объяснил:
- Имя цветка. Он белый, жить в воде и распускаться по ночам.
Акамие сначала не уловил смысла, следя за тем, как своевольно меняются местами и умножаются числом ударения в порхающей речи чужеземца. Потом понял.
- Я знаю такой цветок. По-нашему - Айели. Сиуджин?
- Сю-юн.
- Тебя проводят во внутренние покои. Мы увидимся позже. О тебе позаботятся.
Помолчал, вздохнул, добавил:
- Добро пожаловать.
И опустил занавеску.
Об отпечатке ладони
"А в доказательство того, что все написанное мною - истинная правда, я попросил его приложить руку к письму, чтобы ты мог видеть, и удивляться, и верить", - прочел Акамие и послушно удивился: ниже, коричневый, как и должна быть слегка обожженная бумага, растопырился оттиск ладони, как будто намазали руку краской и приложили, но кое-где бумага прогорела насквозь и осыпалась черной пылью.
Если это и не было бы истинной правдой, это было слишком прекрасно, чтобы Акамие мог не поверить. Вымысел ведь не смеет быть прекрасней правды, и как только он достигает совершенства, тут же и принимается на веру : так оно и было. Тахин обещал услышать голос своей дарны даже на той стороне мира, вот и услышал, когда Эртхиа сложил песню о нем. Огонь пожрал тело огонь и вернул его. Во всем этом выражалась такая полнота равновесия, что сомневаться было смешно и кощунственно. Не говорил ли Сирин: "Судьба любит соответствия".
Акамие внимательно изучал отпечаток: уверенный, четкий, длинные пальцы, способные ловко управляться с рукоятью меча и стремительно пробегать по ладам. Акамие положил себе хранить это письмо в отдельном своем ларце вместе с другими памятками его привязанности к всаднику из Сувы. Может быть, Судьба позволит ему своими глазами увидеть Тахина и сказать, как он любит его. Может быть, Акамие даже осмелится просить о чести называть его братом. А Эртхиа - тот, конечно, уже побратался с ан-Араваном. Эртхиа каждому брат, кто тронет его сердце, а сердце у него чуткое, как слух матери у колыбели. Только зачем же он послал в такую даль это чужеземца, такого юного и хрупкого? Не для того же, в самом деле, чтобы переводил книги? Может быть, бедствия и гонения грозили ему дома, и Эртхиа предпринял это, чтобы спасти? Ни слова толком о нем в письме.
Надо идти и говорить с ним, и разбираться самому. Но раньше непременный ужин с сотрапезниками, обычай, восстановленный по настоянию ан-Эриди. Но еще раньше ашананшеди. Им - рассказать о стране Ы.
Не чувствуя в себе сил еще и на это промедление, Акамие просто оставил полураскрученный свиток на столике, похлопал ладонью рядом: читайте. В письме было и описание пути, выведанное у купца, и все, что успели узнать об обычаях и порядках родины Ашанана. И про Тахина. Дэнеш ведь говорил, что имя Кав-Араванского узника, великого мастера парных клинков, не забыто у ашананшеди. Читайте. Прикоснитесь к отпечатку его руки. Никто из вас не ответит, почему от Дэнеша вести нет. Я и не спрошу.
О нетерпении царя
От сотрапезников Акамие отделался быстро. Прежде он собирал их, раз уж на этом настаивал вазирг, чтобы еще раз просмотреть и обсудить полученные от наместников послания, подтвердить и разъяснить отданные распоряжения, проверить счетные книги. Сотрапезники (тогда ан-Реддиль еще не входил в их число) не смели выразить неудовольствие. И только ан-Эриди однажды попросил царя распорядиться, чтобы унесли вино и лакомства, и отослать певцов.
- Или отдых и удовольствия, или труды правления. Я слишком стар, повелитель, чтобы совмещать занятия столь противоположные!
- Старый хитрец, - пробормотал Акамие, но приказал унести прочь тетради и свитки.
И все же - трудно было превратить собрание людей, полезных трону, в дружескую пирушку. Сотрапезников выбирал сам, и Акамие с ним не спорил, кроме одного-единственного случая. Появление за трапезой Арьяна ан-Реддиля вызвало немалое замешательство, но быстро все уладилось:между удалым насмешником певцом и старым мудрым ан-Эриди вечера потекли, как река между обрывистым и пологим берегами. Много пили, пели и смеялись, и Акамие приглядывался к своим вельможам, а они - к царю, и так привыкали друг к другу.
