— Давай слезем и пройдемся немножко пешком, а? — спросила Фрэнни. Голос ее прозвучал устало.
— Конечно. — Он слез со своего велосипеда и пошел рядом с ней. — С тобой все в порядке, Фрэн? Малыш причиняет беспокойство?
— Да нет. Я просто устала. Уже четверть первого ночи, ты не заметил?
— Ага, уже поздно, — согласился Стю, и они молча покатили свои велосипеды рядом. Собрание закончилось час назад, дискуссия в основном разгорелась по поводу группы поиска Матушки Абагейл. Остальные пункты прошли почти без обсуждений, хотя Судья Фаррис представил поразительную информацию, объяснявшую, почему в Боулдере осталось так относительно мало трупов. Судя по последним четырем номерам газеты «Камера», прежде ежедневно выходившей в Боулдере, в городе распространились дикие слухи о том, что супергрипп зародился в местном Центре проб воздуха, расположенном на Бродвее. Представители лабораторного комплекса — те немногие, что еще оставались на ногах, — объявили это несусветной чушью, а каждому, кто сомневался, готовы были предоставить возможность посетить комплекс, где они не нашли бы ничего более опасного, чем индикаторы загрязнения воздуха и установки для определения направления ветра. Несмотря на это, слухи не иссякали, подкармливаемые, вероятно, истерическим накалом страстей в те кошмарные июньские дни. Центр проб воздуха разбомбили или сожгли, а большинство населения Боулдера сбежало.
Похоронный комитет и комитет по энергоснабжению утвердили решение с учетом поправок Гарольда Лодера, который, казалось, просто блестяще подготовился к собранию, — о том, чтобы численность каждого комитета увеличивалась на два человека от каждой сотни вновь прибывающих в Свободную Зону людей.
Поисковый комитет тоже был утвержден без возражений, но дискуссия по поводу исчезновения Матушки Абагейл затянулась. Перед собранием Глен посоветовал Стю не прерывать обсуждение этой темы без крайней необходимости; это тревожило всех, в особенности мысль о том, что их духовная наставница решила, будто она совершила какой-то грех. Лучше дать им выпустить пар.
На обратной стороне своей записки старуха нацарапала две ссылки на Библию: Притчи Соломона, глава XI, 1–3, и Притчи Соломона, глава XXI, 28–31. Судья Фаррис с дотошностью юриста, готовящего доклад, отыскал их и в начале дискуссии встал и зачитал вслух своим надтреснутым, пророческим, старческим голосом. Строчки одиннадцатой главы Притчей утверждали: «Неверные весы — мерзость пред Господом, но правильный вес угоден ему. Придет гордость, придет и посрамление; но со смиренными — мудрость. Непорочность прямодушных будет руководить их, а лукавство коварных погубит их». Цитаты из двадцать первой главы были в том же ключе: «Лжесвидетель погибнет; а человек, который говорит, что знает, будет говорить всегда. Человек нечестивый дерзок лицом своим, а праведный держит прямо путь свой. Нет мудрости, и нет разума, и нет совета вопреки Господу. Коня приготовляют на день битвы, но победа — от Господа». Разговор после торжественного зачтения (иначе не назовешь) Судьей этих двух библейских фрагментов перешел в какую-то отвлеченную и местами комическую плоскость. Один человек зловеще объявил, что, если сложить номера глав, получается тридцать один, то есть число глав в Книге Откровений. Судья Фаррис снова поднялся с места и заметил, что в Книге Откровений всего двадцать две главы, по крайней мере в его Библии, и что в любом случае двадцать один плюс одиннадцать будет тридцать два, а не тридцать один.
Другой парень утверждал, что видел огни в небе перед исчезновением Матушки Абагейл и что пророк Исаия подтверждал существование «летающих тарелок», так что… им стоит присовокупить это к общей куче фактов и как следует поразмыслить, верно? Судье Фаррису снова пришлось вставать — на сей раз чтобы указать на ошибку второго оратора, который перепутал Исаию с Иезекиилем, и пояснить, что речь там шла не о «летающих тарелках», а о «колесе в колесе». По мнению самого Судьи, пока единственными достоверными «летающими тарелками» были те, что порой летают во время семейных неурядиц.
Большую часть остальной дискуссии заняло пережевывание снов, которые, насколько всем было известно, уже исчезли и теперь сами походили на нечто призрачное. Выступавшие поднимались один за другим, чтобы отвести вину, которую Матушка Абагейл возложила на себя, — грех гордыни. Они говорили о ее учтивости и способности избавить человека от неловкости одной лишь фразой или словом. Ральф Брентнер, несмотря на свое природное косноязычие и смущение перед огромным стечением народа, упрямо желавший высказать наболевшее, встал и говорил в том же духе почти пять минут, добавив в конце, что не знал чудеснее женщины с тех пор, как умерла его мать. Садясь на место, он едва не рыдал.
Вся дискуссия в целом, тревожно подумал Стю, походила на поминки. У него создалось впечатление, что в сердцах своих они уже наполовину отрешились от нее. Вернись Абби Фримантл сейчас, ей были бы рады, о ней бы по-прежнему заботились, по-прежнему слушали бы ее, но… Она бы обнаружила, что ее положение кое в чем изменилось. Случись между ней и комитетом Свободной Зоны открытое столкновение взглядов, уже было бы не так безоговорочно ясно, что победит она — с правом вето или без него. Она исчезла, а сообщество продолжало существовать. И сообщество не забыло бы этого так просто, как они уже почти забыли силу снов, когда-то определивших всю их жизнь.
После собрания дюжины две людей посидели немного на лужайке за залом Шатокуа; дождь перестал, тучи рассеялись, и в воздухе разлилась приятная вечерняя прохлада. Стю и Фрэнни сидели рядом с Ларри, Люси, Лео и Гарольдом.
— Черт, ты сегодня вечером переплюнул всех нас, — сказал Ларри Гарольду. Он слегка толкнул локтем Фрэнни. — Говорил я вам, что он ушлый парень, а?
Гарольд простодушно улыбнулся и пожал плечами.
— Просто пришли в голову кое-какие мысли, вот и все. Вы семеро запустили машину заново. И у вас должно быть право продолжать начатое дело, по меньшей мере до тех пор, пока машина не заработает в полную силу, то есть до конца начала.
Теперь, через пятнадцать минут после того, как они вдвоем ушли с этого стихийного сборища, и в десяти минутах ходьбы до дома, Стю снова спросил:
— Ты уверена, что нормально себя чувствуешь?
— Да. Ноги немножко устали, вот и все.
— Не стоит огорчаться, Фрэнсис.
— Не называй меня так, ты же знаешь, я ненавижу это имя.
— Извини. Я больше не буду, Фрэнсис.
— Все мужчины — свиньи.
— Я постараюсь исправиться, Фрэнсис, честно, постараюсь.
