Оледеневшие от страха глаза жены-заставили его запнуться.
— Меф, я это уже слышала, — в самое ухо прошептала она.
— Не понимаю, — сказал он.
Растерянный взгляд её блуждал по их убежищу.
— Только всё было не так. И не здесь…
Артамонцев прижал её голову к себе и, поглаживая по встрёпанным волосам, говорил что-то о тяжести дневного сна, о видениях и прочей дребедени, какая может возникнуть в духоте.
— Гебе всё приснилось, дорогая, — убеждал он, окуная лицо в копну её волос, почему-то источавших холодящую свежесть снега. «Как охапка подснежников», — с наслаждением вдыхал он и ловил себя на том, что такое между ними уже действительно бывало. И пахнуло на него подснежником не из России, не из заиндевелого подмосковного леса, а откуда-то из глубины. Из дремучих недр. Вроде невнятного всплеска колодезной воды из бездонья, от которого вдруг больно сжалось сердце. Чтобы не застонать, Мефодий стиснул зубы и потёрся об сё затылок. Лучше бы он этого не делал. Мари порывисто обхватила его обеими руками и с надрывным всхлипом вскрикнула:
— Нет, не приснилось!.. Не приснилось…
Непостижимое женское чутьё нарисовало в сё возбуждённом сознании нечто такое, что привело Мари в ужас. То, что ещё не произошло, но должно произойти. И не когда-нибудь, а прямо сейчас. Сию минуту. И с неё, с этой минуты, начнётся реальное движение того предугаданного ею, которому Мари, если бы даже очень захотела, не смогла бы найти вразумительного объяснения и перед неотвратимостью которого оба они были бессильны.
— Не приснилось, милый, — с проникновенной отчаянностью шептала она. — Они сейчас тебя заберут.
— Кто они?
— Не знаю. Из тех, кто там, — Мари кивнула в сторону выхода.
— Да там же только Колумб.
Мари прижалась к нему ещё крепче. Губы её похолодели. Что-то выговаривая, они коснулись соска и своей морозкостью пробрали до самого сердца. О чём она говорила, сквозь шум моторов приближающейся яхты, разобрать было невозможно. Попробуй перекричи реактивные двигатели. Поди докричись до Крлумба, чтобы он заткнул свои ревущие чудовища… И тут наступила оглушительная тишина. Колумб наконеи-то вырубил моторы. И океанские накаты, навевавшие ласковыми всплесками дрёму, звучали теперь тревожным гулом колокольного звона.
— Колокола, — подняла голову Мари.
— Угу, — согласился он.
— Не к добру гудят они.
— Ну ты даёшь, — по-русски проговорил он, не вдаваясь в смысл ее слов.
— Для нас с папой колокола всегда кончаются плохо. Теперь он понял её. Понял, на что намекает.
— Этот колокол не но вечеру, Мари. Он не на закат, а на свет, — целуя жену в макушку, успокоил Артамонцсв.
И вздрогнул тут атолл Лидия. Синяя рябь мурашками покрыла белёсый осколок океана. Заныли на ноте испуга кораллы.
— Ратамоци! Ратамоци! — гласом вопиющего в пустыне, усиленным во сто крат мегафоном, гремел над океаном мореход.
— Не пущу! — вскрикнула жена.
— Ну что ты, Мари… Колумб же…
— Мне не нужен Колумб. Мне нужен ты…
Мефодий её не слушал. Не до неё. Всё, догадался он, час пробил. Его зовёт Кавада. Поэтому Колумб летел сюда, врубив все три двигателя.
— Полно, Мари. Надо выходить, — строго сказал он.
Мари не отпускала его. Она упрямо молчала. Мефодий с грубоватой резкостью развёл её руки и одним махом выскочил из-под скалы.
Его никто и ничто не могло остановить. И этот безумно родной, умоляющий возглас: «Мефодий!» — тоже. Он на него не среагировал. Он его не слышал. Хотя слышал. Очень хорошо слышал. Он остался в нём навсегда. Он ещё не раз в нём отзовётся. Правда, через много-много лет. И ему в тот момент будет больнее, чем ей в этот. Ему будет ещё и стыдно. Ведь обернуться-то он мог.
— Ратамоци, ты полковник? — всё так же в мегафон спросил Колумб.
Мефодий кивнул.
— Вот как! — удивился капитан. — Значит, это с тобой хочет говорить мистер Гровс. Беги в радиорубку.
— Кто он, мистер Гровс? — поинтересовался Артамонцев.
— Адмирал, кажется.
Мефодий пожал плечами. Человек по имени Гровс, тем оолсе адмирал, ему был неизвестен.
— Мистер Гровс? Здравствуйте, — наклонившись к микрофону, п ро изнес Мефодий.
Динамик неожиданно взорвался рявканьем:
— Да, Гровс!
Затем голос человека, откликнувшегося на имя Гровс, удалился. Он едва был слышен.
— Теперь другой болван сел на радио, — кому-то, по-видимому, стоявшему неподалёку от него, раздражённо бросил Гровс.
Потом тот же голос сухо и чётко произнес:
— Послушайте, вы там, я не знаю, может сейчас со мной снизошёл поговорить Магеллан или Гамильтон, но я ещё раз повторяю: мне нужен полковник Артамоинев Мефодий Георгиевич.
Голос Гровса снова удалился. И снова Мефодий услышал, как он кому-то в сторону пожаловался:
— Даже фамилии у этих русских не как у люден. Еле выговорил.
Мефодий усмехнулся.
— Мистер Гровс, вы меня слышите? Я тот, кто вам нужен. Можете меня называть Мефом, — и, обернувшись к стоявшему в дверях Колумбу, нарочно громко, чтобы услышал Гровс, добавил:
— Колумб, эти болваны американцы настроены только на примитив. Чем проще, тем понятнее.
Эфир онемел. Словно кто его выключил. Мефодий приготовился постукать пальцем по микрофону и тут динамик наполнился искренним, виновато-примиренческим смехом.
— Два-два, Меф. Согласен? — объявил динамик.
— Согласен.
— Меф, я адмирал ВМС США Стив Гровс. Командующий военно-морской базой Перл-Харбор. — Рад знакомству, Стив.
— Я тоже, — отозвался адмирал. — К твоей особе столько внимания, что у меня голова кругом идёт. Кто ты, Меф?
— А что случилось?
— Тут у меня приказ. Зачитываю: «Приказываю разыскать и доставить сегодня в 20.00 в Калькутту остановившегося в Гоно-лульском отеле „Кораллы“ полковника Интерпола, гражданина СССР Артамонцева Мефодия Георгиевича. По личному указанию Президента США в распоряжение Артамонцева и его супруги предоставить президентский самолёт. Подпись: военный министр…» Кроме того, Меф, ко мне на базу рвутся до зубов вооружённые репортёры… Что это значит?
— Извини, Стив, не уполномочен.
— О-кей! Высылаю вертолёт. Куда тебя? Ко мне на базу или в отель?
— Меня на базу. Жену в отель, за вешами. Я не хочу встречаться с журналистами.
— Через десять минут вертолёт будет на атолле.
— Через десять? — засомневался Артамонцев.
— Да. Неподалёку от вас дрейфует авианосец. Вертолёт поднимется оттуда.
— Замётано.
— Что?!
— Замётано, говорю. То есть, о-кей! Жду.
