— Мне хорошая одежда ни к чему: кто мне в ней подавать будет? А хомут, — нищий понюхал его, — новый, еще не знал конской холки, на него всегда покупатель найдется.
— Тебе, конечно, виднее, — мрачно пошутил ярыга и пошел к дому скорняка.
Когда он добрался туда, солнце уже зашло, и все вокруг посерело, растеряло радостные, дневные цвета. В избе по-прежнему было тихо, но не так сильно воняло, как раньше, будто мертвых унесли и закопали, правда, не успели проветрить помещение. В горнице не было ни единой связки шкур, зато на полу лежали горки пыли: черной, темно-коричневой, рыжей, а у печи — огромная серой, в которой почти не видно было скорняка, торчали лишь руки и ноги с длиннющими, в пядь, несточенными, медвежьими когтями.
— Эк, тебя завалило! — насмешливо посочувствовал ярыга, подходя к столу. — Ну что, образумился, понял, как впредь надо встречать меня?.. Или еще поваляешься?
Из кучи серой пыли послышался тихий стон.
— Ага, значит, образумился, — понял ярыга. — Тогда я тебя прощаю. — Он выдернул нож из крышки стола. — Только смотри мне без глупостей! — отступая спиной к двери, предупредил он.
Закрывая за собой дверь, ярыга увидел, что горница сплошь завешена связками выделанных, звериных шкур; у печи на сваленном в кучу, волчьем одеяле лежал скорняк и робкими, болезненными движениями царапал пол, оставляя глубокие, узкие и гладенькие борозды, словно раскаленным железом в коровьем масле; на столе появились две недошитые шубы, лисья и соболья, и несколько беличьих шапок, над которыми зависли иголки с нитками. Ярыга перекрестился — иголки попадали на стол, а скорняк заревел и задергался, словно они воткнулись ему в спину и чуть ниже.
13
В натопленной гриднице стоял терпкий запах дыма березовых дров и сладковатый — восковых свечей, стаявших на две трети. Князь кутался в шубу из чернобурки и злыми глазами из-под седых бровей буравил воеводу и ярыгу. Они стояли посреди комнаты, воевода чуть впереди и полубоком, словно готовился защитить ярыгу и от князя, и от стрельцов, светлорусого и темно-русого, которые замерли по обе стороны от двери, и от казначея, сидевшего по левую руку на лавке и поглаживавшего усы, чтобы скрыть ехидную улыбку.
— Княжич здоров! — доложил воевода и перекрестился. Перекрестились и все остальные, а казначей еще и пожелал:
— Многих лет ему и да хранит его Господь!
— Приказ твой выполнен, — закончил воевода.
— А злодеи не наказаны! — язвительно произнес казначей, подхромал к ярыге и, заглядывая снизу ему в лицо, спросил: — Врагов покрываешь?!
— Не шуми! — тихо, но грозно остановил его воевода. — Он сделал как лучше!
Князь вскинул седые брови, погладил черную бороду и вопросительно посмотрел на ярыгу.
— Отрубил бы ты им головы — разве это наказание?! — начал ярыга. — И грех на душу взял бы — зачем? Всё не чужие… Пусть уж сами себя покарают: хорек и гадюка в одной норе не уживутся, кто-то должен умереть. Они теперь боятся друг друга сильнее, чем твоего гнева, а нет жутче казни, чем вечный страх.
Князь коротко гмыкнул, то ли одобряя действия ярыги, то ли поражаясь его хитрости, и посмотрел на казначея, словно прикидывал, не пора ли расстаться с советчиком, тем более, что есть замена получше. Морщинистая рука пригладила черные усы, легла на нагрудный крест, золотой, украшенный драгоценными камнями.
— Рано или поздно приходится платить за грехи свои, — молвил князь. Не поворачиваясь к казначею, приказал: — Дай кошелек.
Кошелек был сафьяновый, прошитый золотой проволокой и туго набитый монетами. Даже не заглянув в него, ярыга спрятал за пазуху и поклонился князю земным поклоном, а потом вытер рукавом ферязи зеленоватую каплю с кончика носа.
— Дай ему шубу и шапку, — приказал князь.
— Пусть сюда принесет, — произнес ярыга хриплым, пропитым голосом.
— Что? — не понял князь.
— Сюда пусть принесет, а то вдруг слишком хорошую даст. Князь посмотрел на ферязь не по росту и с зашитой прорехой на груди, недобро гмыкнул.
— Горностаевую шубу и шапку, мои, — понял? — прикрикнул князь на казначея.
— Сделаю, как велишь! — поклонился казначей и захромал из гридницы.
— Проследи, — приказал князь воеводе и махнул рукой, чтобы оставили его одного.
14
Моросил дождь, холодный и нудный. Капли с тихим шорохом разбивались о соломенную крышу стояльной избы, собирались в тонкие ручейки и стекали на землю или в бочку со ржавыми обручами, наполненную до краев. Ярыга взбежал на крыльцо, высморкался, зажав нос пальцами, и вытер их о полу горностаевой шубы, крытой красным бархатом. Сбив набекрень горлатую горностаевую шапку с прорехой спереди, на одной стороне которой были петли, густо обложенные жемчугом, на другой — золотые пуговки, ярыга распахнул входную дверь, отсыревшую, тяжелую. Она взвизгнула простужено, словно сорвала голос, открываясь и закрываясь целый день без перерыва. Из избы шибануло густым, бражным духом. Ярыга жадно втянул его ноздрями, улыбнулся, но сразу же придал лицу строгости, степенности, подобающих шубе и шапке.
У левой стены за стойкой сидел целовальник и сонными глазами смотрел на пятерых пьяниц, добивших братину и болтающих без умолку, потому что пить больше было не на что, а идти домой не хотелось. Они сидели за столом, длинным и узким, у правой стены, а у дальней, на соломе, копошились два странника, старик и подросток, собирались спать. Они первыми заметили ярыгу и уставились на него с испугом, пытаясь понять, что надо здесь такому знатному боярину. Из соседней комнаты выглянул холоп, блымнул осоловелыми, рачьими глазами на вошедшего и сразу опознал, заорал радостно:
— Хозяин, к нам гость знатный!
Целовальник провел рукой по лоснящемуся лицу, отгоняя наваждение, узнал, кто перед ним стоит, и заулыбался льстиво.
— Здрав будь, боярин! Давненько не заходил, я уж думал, не случилось ли чего с тобой? А шуба какая знатная! — Он отвернул полу, помял горностаевый мех.
— Не лапай, — ударил его по руке ярыга, — не на тебя шита!
— Али я не понимаю?! — деланно возмутился целовальник.
— Такую только боярину носить!
— Бери выше, — высокомерно заявил ярыга.
— Неужто княжеская?!
— А то! — Ярыга остановился у стола, повел плечами, скидывая шубу на лавку. — С его плеча, наградил за исправную службу.
— И шапка не по сеньке, — намекнул целовальник.
— Тоже его, — подтвердил ярыга, садясь за стол. — Тащи все, что есть! — сказал он целовальнику и повернулся к пятерым пьяницам: — Двигайте ко мне, всех угощаю! И вы, странники, тоже подсаживайтесь!
