— Успокойтесь, — мягко сказал Томазян. — Негодяи часто обманывают честных людей. Вот почему мы ни на минуту не должны забывать о бдительности. Но, — продолжал следователь, — первых значительно меньше, чем вторых, и бдительность не должна превращаться в подозрительность. Надо ценить доверие людей, надо верить в человека. «Человек — это звучит гордо», сказал великий писатель. Мы верим в это и поэтому творим великие дела. Здесь, в вашем кругу, в кругу победителей подземных глубин, я чувствую себя прекрасно, потому что вы утверждаете право человека на гордость.
Томазян провозгласил тост за гордость, и все присутствующие единодушно поддержали его.
Поднялся Самборский. Видно было, что он волнуется.
— Товарищи! — торжественно обратился он к нам. — Сегодня в ночном выпуске последних известий по радио объявят о том, что мы можем назвать тайной инженера Макаренко. Вот почему, с согласия нашего гостеприимного хозяина, я беру на себя смелость рассказать вам эту тайну двумя часами раньше.
Мы сидели очень тихо, когда Томазян рассказывал о Томасе Гелле, но даже внимание, с каким слушали следователя, не шло ни в какое сравнение с той тишиной, что воцарилась, когда Самборский заговорил о тайне инженера Макаренко.
— Товарищи! Мой лучший друг Ярослав Васильевич Макаренко, к сожалению, не может сейчас быть с нами. Несколько часов назад он докладывал на заседании правительства об окончании испытаний Глубинного пути. Вы знаете, что в течение долгого времени почти все считали, что макаренковские принципы строительства туннеля абсурдны. Я сам, к величайшему моему сожалению, выступал против Ярослава Макаренко. Его система строительства казалась нам всем слишком расточительной. Но Ярослав и академик Саклатвала знали, что делали. Знало это и правительство. Знало и поддерживало их. И вот результаты: многократное испытание центральных участков туннеля показало, что поезда там могут двигаться со скоростью до тысячи трехсот километров в час.
Самборский замолк, потом, словно желая подчеркнуть свои слова, повторил:
— Тысяча триста километров в час!
— Не может быть! — вырвалось у Тараса.
— Это правда, мой друг. И разве не об этом ты когда-то мечтал?
— Как же удалось добиться такой скорости? — с изумлением спросил я.
— На этот вопрос вы, вероятно, получите ответ через некоторое время. Я пока что лишь сообщаю вам об этом невероятном факте. Скорость поезда-экспресса на Глубинном пути значительно превышает скорость самого быстрого пассажирского самолета. А безопасность подземного движения, его регулярность, независимость от состояния погоды, изменения температуры и тому подобного оставляют далеко позади транспортную авиацию. Последняя имеет только одно преимущество: для нее не нужно строить пути.
— И про эти возможности до сих пор никто не знал? — воскликнул Макуха.
— Да. В интересах государства тайна сохранялась до полного окончания строительства. Я узнал ее только во время ликвидации ужасной катастрофы на Глубочайшей.
Трудно передать, какое впечатление произвело на нас сообщение Самборского. Оставались спокойными только Черняк и Шелемеха: как выяснилось немного погодя, они всё знали раньше.
Кажется, я волновался сильнее других. Вот она, тайна, раскрытие которой объясняет так много непонятного в строительстве Глубинного пути, в поведении Ярослава Макаренко, автора идеи сверхскоростного движения!
Но как он этого добился? При чем здесь герметизация? Это пока для меня было непонятно и еще больше разжигало любопытство.
В соседней комнате зазвонил телефон, и Черняк вышел из-за стола. Гости остались одни, продолжая оживленную беседу.
Мною овладела какая-то молчаливость и задумчивость. Встав с места, я подошел к открытому окну. Вспоминались тревоги, связанные со строительством.
Ко мне подошел Тарас. Он расчувствовался и начал рассказывать о своих мечтах.
Парень твердо решил стать инженером-туннелестроителем. «Буду кротом», — говорил он мне о выборе будущей профессии.
Он мечтал о туннелях, которые свяжут мыс Дежнева с Гибралтаром, Гибралтар с мысом Доброй Надежды, а мыс принца Уэльского с мысом Горн. Мечтал превратить Антарктику и приарктические пространства в ульи, сотами которых станут подземные тропические сады, прокопаться к центру Земли, разыскать все геологические богатства нашей планеты, собрать все спрятанные в глубинах памятники старины.
Мы смотрели на звездное небо. В Москве звезды были еле видны — заливавшее город электричество освещало небо, заставляя бледнеть далекие солнца.
— Интересно, есть ли и там завоеватели глубин? — спросил Тарас.
Вдруг электрические фонари начали гаснуть и звезды над столицей засияли ярче.
В доме тоже погас свет. Раздались поспешные шаги. Из другой комнаты вошел Антон Павлович.
— Война!.. — взволнованно воскликнул он. — По радио передают правительственное сообщение. Час назад враг одновременно напал на наши восточные и западные границы. Против нас выступил блок реакционных государств. Над пограничными городами идут воздушные бои. На границах уже гремит артиллерийская канонада… Предполагается, что враг намерен атаковать с воздуха Москву…
Не помню, как я оказался в автомобиле полковника Шелемехи.
Знаю только, что мы оставили Москву через полчаса после того, как было сообщено о начале войны.
Кажется, я сразу попросил Станислава, чтобы он взял меня с собой как корреспондента. Шелемеха поморщился, но все же согласился. Черняк обещал немедленно оформить мне командировку в армию. Пока еще было неизвестно, сразу ли часть Станислава вступит в воздушные бои. Но он командовал соединением истребителей, и я был уверен, что скоро стану свидетелем воздушной войны.
Мы ехали очень быстро. Расположение части находилось более чем в ста километрах от Москвы. Станислав надеялся покрыть это расстояние максимум за полтора часа. Ему было неприятно, что война застала его не на аэродроме, и он частенько чертыхался.
Надо сказать, что и на этот раз война началась неожиданно. Хотя отношения с государствами, где к власти пришли реакционные партии, в последнее время сильно обострились, наши военные специалисты не считали, что военные действия могут начаться так быстро. Врагам удалось перехитрить нас: они сумели тайно подтянуть свои армии к нашим границам.
Но это вовсе не означало, что Советский Союз был не готов к войне. Через два-три часа после сообщения почти все находились на своих местах.
Офицеры быстро вернулись в свои части. Среди них был и полковник Шелемеха. Промчавшись последние километры, мы подкатили к огромным воротам, у которых стоял часовой.
