Багрецову стало неприятно. "Это во время Пушкина, больше ста лет тому назад, можно было играть при свечах либо плошках в каком-нибудь дворянском клубе, а не сейчас, в клубе передового колхоза, - без всякой иронии подумал он. - А кто виноват? Кто? Спрашиваю я у вас, товарищ "главный инженер"? Надо было все предвидеть. А то чертежики акварелькой подкрашивать - это вы мастер. Доклад сумеете сделать, распинаясь перед собранием). Еще бы, гениальный проект! На это тоже красок не пожалели. А в конце концов - мыльный пузырь. Эх вы, изобретатель! Обманули вы ребят. Обманули! Прав Кругляков!"
Вспыхнули маленькие дежурные лампочки. Они горели от аккумуляторов и тускло освещали недовольные лица зрителей.
Вадим встал и осторожно, чтобы не мешать сидевшим в ложе, пробрался к выходу.
Почему-то он чувствовал, что все неудачи - и этот погасший свет, и сухое озеро, в котором никогда не будет воды, и сухие каналы, и весь зря потраченный на это труд - тяжелым камнем лежат только на нем. Только из-за него все это получилось.
Телеграмма начальника лаборатории, в первый момент доставившая Багрецову радостное облегчение, сейчас, как новый груз, опустилась на его плечи. Теперь он должен отвечать за свои дела не только перед колхозниками, но и перед комсомольцами института. Они спросят автора проекта, как удалась его затея, как он помог колхозникам. Что ответит комсомолец Багрецов? Что ответит Тимофей? Ведь Бабкина он, Вадим, затянул в эти дела. Бедный Тимка ни в чем не виноват.
Медленно брел огорченный техник по тихим улицам деревни. Из клуба доносились какие-то возгласы, аплодисменты.
Вадима невольно потянуло обратно.
Спектакль продолжался.
Согнувшись над сундуком, дрожащими руками перебирал Скупой рыцарь (он же кладовщик Матюнин) картонные кружки, оклеенные золотой бумагой.
Кричал оскорбленный Альбер и бросал перчатку отцу.
Моцарт играл "Реквием".
Багрецов опять и опять ходил по улицам и вновь возвращался в клуб, где на сцене жили и умирали люди, больше ста лет тому назад созданные человеческим гением. И люди, что сидели в зале под темным звездным небом, верили им, страдали и жалели их.
Моцарт поднимал бокал с вином и ядом:
За твое
Здоровье, друг, за искренний союз...
Тишина. В зале все замерло. Моцарт подносит бокал к губам.
- Не пей! - вдруг слышится взволнованный голос. Друзья, настоящие люди, что ценят творения великого музыканта, сидели рядом.
ГЛАВА 10
"ТЕАТРАЛЬНЫЙ РАЗЪЕЗД"
Какие их мысли?
Любови какие?
Какое чувство?
Желанье какое?
В. Маяковский
В последний раз за сегодняшний вечер опустился занавес. Окончился конверт.
Ольга торопливо выбежала из ложи и, оглянувшись назад, в два прыжка пересекла дорогу. Здесь, в тени изгороди, ее никто не заметит. Зачем ей приходится прятаться? Почему? Что она такое сделала? Вся ее гордость, самолюбие, честность восставали против нее.
В широких воротах показались гости из "Партизана" и "Смены". Не спеша, делясь друг с другом впечатлениями, они искали свои велосипеды, поставленные возле изгороди. Провожая гостей, девичьеполянцы медленно расходились по улицам.
Как огромный прожектор, поднятый на облака, луна заливала своим спокойным светом белую дорогу, казавшуюся застывшей рекой, решетчатый забор, который еще не успели выкрасить.
Сейчас его тесовые планки светились, будто сделанные из алюминия.
Ольга рассеянно теребила кружево своего воротничка и, не моргая, смотрела на выходящих из ворот. Она словно боялась, что именно в то мгновение, когда сомкнутся ее ресницы, выйдет из клуба человек и скроется в тени.
Бродит у ворот Багрецов. Кого он ждет? Уж не ее ли? В последний раз, когда она с ним разговаривала, москвич смотрел на нее какими-то странными, робкими, пожалуй, даже влюбленными глазами. Нет, это ей, конечно, показалось!
Из ворот вышел Тетеркин. Он оглянулся по сторонам и, что-то буркнув в ответ на шутку смешливой Фроси, неторопливо свернул в переулок.
Ольга прикусила губу. Легонькие, будто хвойные иголочки скользнули у нее по спине. Что же делать? Бежать за ним?
"Стыдно, Олька, стыдно! - мысленно укоряла она себя. - Если бы кто-нибудь знал... как это стыдно". Но она должна сейчас же подойти к нему, должна проверить себя. Только один раз поговорить с ним, стоя рядом. Тогда все будет ясным. Может быть, и все пройдет?
Она с тревогой смотрела на противоположную сторону переулка, где темнела удаляющаяся фигура Кузьмы.
Где-то в тайниках ее души шевелилось другое, робкое, но радостное желание. Она хотела, чтобы "это" никогда не прошло. Ольга боялась своего чувства и в то же время с трепетом прислушивалась к его волнующему шепоту.
Тетеркин, не оглядываясь, прошел мимо. Он не мог заметить, что, притаившись у забора, стоит секретарь Шульгина, смотрит ему вслед и ничего, ничего не понимает.
В бессильной злобе на себя, стискивая маленькие кулачки, Ольга жалась и изгороди и смотрела в темноту. Опять и опять се будут мучить сомнения. Все остается по-старому. Какая позорная нерешительность!
Девушка побежала вперед, затем остановилась и, наконец, собравшись с мужеством, свернула в сторону, чтобы, обогнув несколько домов, выйти навстречу Тетеркину.
Она торопилась, перепрыгивая через канавы и бревна, Здесь, на этой улице, строились новые дома. Они смотрели пустыми глазницами окон. Ольга не понимала, откуда пришел страх. То ли место здесь глухое и одинокое? Кажется, вот-вот кто-то выйдет из черного провала двери, загудит чугунным звоном тяжелая поступь Командора.
Нет, не этого боялась Ольга. Куда страшнее неизвестность, что ожидала ее впереди!
Ольга выбежала на перекресток и посмотрела вдоль переулка. Луна, как нарочно, высветила всю дорогу. Только один человек шагал по ней. Уверенна и тяжела была его поступь.
Ольга пошла навстречу. Сердце властно било в грудь, теснилось дыхание. Это было так непривычно для нее, так неожиданно и даже нелепо, что она ненавидела себя в этот момент, как никогда.
"А еще Стешу укоряла, - подумала Ольга, - а сама..."
Она шла медленно, будто по тонкому мостику: и боязно и сладко.
Что скажет она ему? Какие хорошие слова подобрать? Нет, все путалось в голове, все существующие на свете слова казались ненужными и чужими.
Вот он уже совсем близко. Идет и ничего не замечает. Ольга замедлила шаги. Какими тяжелыми стали ноги, они вязнут, словно в сыпучем песке.
Кузьма шагает, опустив голову, наверное, видит под ногами чертежи своих новых машин. Может быть, кажутся они ему вычерченными светящимися линиями на этой белой лунной дороге? Точно песня зазвучала в душе Ольги. Любимая песня, с ней она часто мысленно обращалась к другу. Она звенит и звенит, ширится, льется через край:
