— Полковник Роджерс, у нас есть стрела и необходимое оперение.
— Да.
— Вы меня поняли?
— Я понял.
— В следующий раз с вами свяжется Грин.
— Спасибо.
Роджерс повесил трубку. Грин — это, в действительности, Джулио Джилмон, демократ из Калифорнии, председатель подкомитета Сената по защите от инопланетян. Приблизительно через десять дней он явится сюда в большом лимузине, преодолевая кордон сектантов.
В кузове лимузина будет спрятана «стрела» — трехкилотонная боеголовка, первоначально предназначенная для противолодочных ракет «Сарагосы».
Положив боеголовку в рюкзак, Роджерс отправится внутрь Фантома.
Он свернул газету и встал, чтобы произвести дневной обход.
«Си-Би-Эс дейлайт ньюс», 1 января 1997 года. Беседуют Трисия Ревер и Алан Хак.
Ревер: Вы были на Таймс-сквер или смотрели телевизор?
Хак: Телевизор. Я дорожу своей жизнью.
Ревер: Я никогда не видела ничего подобного. Настоящее безумие.
Хак: Они думают, что настал наш последний год на Земле. (Качает головой, реагирую на комментарии, звучащие за кадром). К черту! Давайте будем реалистами: они предвидят будущее и спешат веселиться.
Удивительно, но Артур по-прежнему чувствовал себя независимой личностью. Лил дождь. Он отвез Марти в школу, хотя и не стоило — комфортабельный школьный автобус останавливался меньше чем в пятидесяти ярдах от дома. Возвратившись на стоянку, Артур услышал отдаленные голоса, английскую и другую речь. Он сидел в машине с закрытыми глазами, словно искал какую-то станцию или радиосигналы со спутника, но голоса стихли. Артур старался вновь уловить их, и от напряжения голова слегка гудела.
Он вошел в дом, сбросил пальто. Франсин встретила его с чашкой горячего какао на столе. Его глаза затуманились, он взял какао и выпил его одним глотком. Потом поставил чашку на буфет и обнял жену. Та страстно прижалась к нему, крепче и крепче, словно в отчаянии, и Артур повел ее в спальню, и они любили друг друга.
За ним никто не «следил».
Кроме тех часов, когда приходилось выполнять задания роботов, Артур так же свободно распоряжался собой, как и любой другой человек. Он и не думал покидать «свою» зону — северо-запад Соединенных Штатов. Если бы ученый отважился перебраться в другое место, ему бы вряд ли позволили. Здесь он не сидел сложа руки, а впереди еще столько работы…
Он пристроил голову на мягком животе жены, рукой обнимая ее грудь, и дремал. Она обернула локон его волос вокруг своего пальца и смотрела на мужа с тем выражением спокойствия, которое свойственно только женщинам и которое не раз восхищало Артура. Только что здесь царила страсть, даже одержимость, а сейчас Франсин холодна и безмятежна, как мраморное изваяние мадонны.
Он мог бы рассказать ей о пауке. Ничто не помешает ему. Артур поднял голову и чуть было не начал говорить, но остановился. На ком лежит ответственность? Не на мне ли, погрязшем в сомнениях? Франсин и так достается, к чему ей знать, что ее муж — Подневольный? Это слово забавляло и раздражало его, но вполне отражало действительность.
Почему же они не взяли Франсин? Не завладели ее волей?
Потому что не нуждались в ней, потому что их возможности не безграничны. Вдруг Артур выпрямился, вытянул шею. Только одна или две тысячи… Что если никто из его семьи не попадет в число избранных? Никто из его друзей, коллег, знакомых? Что если и ему самому не будет позволено спастись?
— Что-то случилось, Арт? — спросила Франсин.
Он покачал головой и погладил ее соски.
— Ты заставляешь меня забыть, что я мать семейства, — сказала жена. — Тебе должно быть стыдно.
— Ты права, — ответил Артур. — Ужасно стыдно.
Дождь забарабанил в окно, холодный ветер свистел у стен дома. Зловещий, по-настоящему зловещий звук, но, тем не менее, он усиливал ощущение безопасности и уюта. Можно лежать обнаженным возле любимой женщины в теплой мягкой постели и чувствовать себя властелином бесконечности.
Информационная Сеть уже почти сформирована. До него дошли отрывочные сведения, что в Нью-Йорке, Вашингтоне — да, собственно, везде — Подневольные особенно много работали в библиотеках. Зачем? Неужели неведомые благодетели соберут фрески Сикстинской капеллы, творения Баха, Парфенон и Ангкор на борту корабля и поднимут все это в космос вместе с самыми талантливыми людьми Земли? Затея представлялась Артуру слишком очевидной и наивной.
Он множество раз прослушивал пленку, подаренную Файнманом. Артур постоянно обдумывал идеи друга, сравнивая их с данными, поступившими по Сети, которая ширилась день ото дня.
В его голове крутилось одно слово — «грамматика», — но за ним скрывалось множество понятий.
И множество смысловых оттенков: грамматика планетной экосистемы, включая суть генетического кода и способ, при помощи которого различные виды связаны друг с другом, (так фразы объединяются в книгу), и особенности эволюционной схемы, и неизбежность конца…
Грамматика общества — анализ взаимодействия человеческих групп как составных частей всеобщей экосистемы…
Плоды, половые железы, репродуктивная система планеты, огромный гриб, поднимающийся над Землей в космос вместе с молитвой…
Чтобы овладеть миром вакуума, гравитации и воздушных потоков, экосистеме Земли потребовалось изобрести и развить орган или инструмент, способный к восприятию и логике, так же как жизнь когда-то приспособилась к суше, разработав определенный тип глаз, конечностей и нервной системы. Книга земного существования строится на синтаксисе движения по суше и движения в космосе; и то и другое используется грамматикой экосистемы, и то и другое — ее неотъемлемые доли. И так же устроены тысячи иных миров с подобными грамматическими схемами жизни. Люди — один из органов Земли, с помощью которого планета перемещается от звезды к звезде.
Люди изъясняются на языке Жизни. Они знают, что предпринять, чтобы сохранить сущность, основное значение первозданности.
Вот что говорила Сеть…
Вот что он слышал на пленке Харри:
«Я посвятил биологии двадцать лет. Ты, Артур, рассказывал мне о научных открытиях в своей области; пятнадцать лет назад ты дал мне пищу для размышлений, когда предложил книгу Лавлока, посвященную Гее. События последних месяцев заставили меня вспомнить мои давние теории и предположения, к которым я пришел, прочитав Лавлока и Маргулиса. Я не раз делился с тобой гипотезами, но никогда не был настолько уверен в себе, чтобы перенести мысли на бумагу. Сегодня я убежден в своей правоте, но слишком слаб, чтобы писать, поэтому… вот… это.
