пока взбирался не без труда наверх пирамиды.
На вершине, ещё не заделанной – один-два ряда блоков, – тёмным провалом зияло отверстие, уходившее в недра пирамиды. Иван бросил в него камушек и скоро услышал звук его падения – метров десять, решил он. С помощью других камушков, брошенных вниз и в стороны, он установил, что внутреннее основание мешка Сола расположено горизонтально, несмотря на общую скошеность подножия пирамиды.
Толкачёв посидел на холодных камнях, свесив ноги в смутный в ночи зев недостроенной пирамиды, беспокойно обдумывая свои последующие действия.
Думал он и об ином.
Он думал.
Учился в школе, служил, окончил институт, работал – и всё это с людьми, на людях, для людей. Во всяком случае, так казалось, или считалось, или думалось, или было на самом деле. И не только он, но так делали и думали другие. По-разному, конечно. Кто со скрипом, кто со стенаниями, кто притворно, кто со смехом и шутками, кто всерьёз.
Но все люди, которых знал и с которыми встречался по жизни Иван, были, в принципе, добрыми, отзывчивыми и порядочными, и все вместе выступали единомышленниками и участвовали в одном общем деле на собственное благо, в том числе и его, Толкачёва, его друзей, знакомых и, в конечном счёте, страны в целом.
Другое, негативное, было где-то вне его и его окружения, а там, за рассказами переживших войну и страданиями людей, а чаще за газетной строкой, за теле новостями, за тридевять земель…
И вдруг в его жизни появились ходоки со своими сложными взаимоотношениями и бедами, отчуждённостью и сектантством, с тем, что они несут другим людям, а вернее, что обиднее всего, – ничего не несут. Его словно выдернули из тихой смеющейся солнцем и негой гавани и бросили в крутые холодные волны новых для него понятий, взглядов и отношений между людьми. И эти отношения ему не понравились, более того, он ужаснулся им. И ещё не постигнув их до конца, тем не менее, волей случая окунулся в самый водоворот событий, охвативших тысячелетия и всю Землю, оказавшись в качестве одного из активных участников.
И вместе с тем, все эти события, с его точки зрения, были мелкими, даже мелочными, в стороне от всечеловеческих проблем и чаяний, замешанными на безграмотности, своенравии и озлобленности. Ходоки представлялись Толкачёву малыми, запутавшимися в своих незрелых представлениях детьми, не ведающими, что делать, как выкарабкаться из всего того, что они сами себе уготовили политикой изоляции от человечества.
Напрашивались выводы, однако Иван их ещё не мог сформулировать.
Так что было о чём думать и переживать ему под изменённой до неузнаваемости картиной звёздного неба далёкого прошлого нашей планеты.
Хозяева жизни
(продолжение)
– Вот мы и встретились, – сказал торжественно Радич, когда, пригнув голову, из открытой двери шагнул нетвёрдой походкой дон Севильяк, ведомый под руку Арно.
Был дон Севильяк грязен и оборван, оттого казался ещё более огромным и могучим.
– Он пьян, – сказал Арно, оставляя верта самого сохранять равновесие, и брезгливо вытирая платком руки.
– Тем лучше, – отметил Радич. – И нам спокойнее, и глупостей он успеет наделать, пока протрезвеет… Дорогой дон Севильяк…
– И-ик!
Ходоки рассмеялись, напряжение встречи начало спадать.
И то. Ожидали рычаний гиганта, драки и других неприятностей. А тут свой человек: пьян, как и они, расслаблен и, по всему, без намерения бить кому бы то по физиономиям.
– Прекрасно, – переждав смех, сказал Радич, успокаиваясь вместе со всеми. – Мне жаль, что наша беседа не получается, но это не мешает мне объявить тебе о твоей свободе.
– С-своб-боде?
– Да, ты свободен! – Радич легко махнул кистью руки от себя, что должно было подчеркнуть его бесконечную щедрость и одновременно пренебрежение. – Можешь идти, куда тебе угодно. – И не удержался, подсказал: – К своим друзьям, к Симону. Я верю, они ждут тебя.
Дон Севильяк начинал прямо на глазах трезветь. Он подозрительно оглядел приверженцев Радича.
– Господин, не отпускай его! – некстати вмешался Владимир.
– Кто ещё так думает? – заколебался вдруг Радич, тоже трезвея от слов Владимира и с тревогой переглядываясь с ходоками.
Арно, криво усмехаясь, перегнулся и заглянул в мерцающие глаза Радича. Хмыкнул.
– Труса празднуешь, Джо? Сказал – так выполняй. Чего тебе бояться? С твоим диапазоном и подвижностью во времени? Надо будет, убежишь от любого. А мы тебе будем ни к чему.
– Помолчи, Арно! – передразнил: – К чему, ни к чему… В конце концов, у нас демократия. Надо знать мнение всего братства. Правильно я говорю, братья?
Братья промолчали.
– А раз так, – тем не менее, решительно выдохнул Радич, – то пусть любезный дон Севильяк идёт на все четыре стороны и по дороге времени, и в реальном времени. Ты слышал, дон Севильяк?
Дон Севильяк держался на ногах неустойчиво, но, несмотря на головную боль, всё-таки был не настолько пьян, как того хотелось бы Радичу и другим.
Его относительная трезвость объяснялась тем, что в последний раз принесли для питья не только вино, но и воду, то ли по недосмотру, то ли это тайно сделал кто-то из ходоков. Это-то и занимало дона Севильяка в минуты просветления, когда утихал болезненный алкогольный шум в голове, и удавалось шире открыть слипавшиеся глаза.
Перепалка ходоков утвердила приходящего в себя дона Севильяка во мнении, что братство, сколоченное Радичем, явно страдало изъяном. Следовало это учесть и донести подозрения до Симона, а для этого воспользоваться предоставляемой возможностью покинуть мешок Сола, но так, чтобы противная сторона не передумала. Да и уходить следовало таким образом, будто делает он это без трезвого соображения, ибо его проницаемость при движении во времени уступала многим из них.
– Да, я слыш-шал-л, – пьяно ответил он и вскинул падающую на грудь голову.
– Вот и катись, если слышал.
– А-а… Уж не-ет… А похмелиться?
Ходоки снова посмеялись. Арно похлопал дона Севильяка по плечу.
– А ты того, старина, спился потихонечку, а?
– Угу… Ладно, я пш-шёл, – сказал примирительно недавний узник мешка Сола и стал на дорогу времени.
– Тойво, Эдуард и… ты, Арно, не спускайте с него глаз, – распорядился Радич, проводив взглядом тускнеющий силуэт дона Севильяка.
На острове Забвения
Симон с присущей ему внимательностью, не перебивая и не задавая каких-либо преждевременных вопросов, выслушал несколько сбивчивый рассказ Ивана. Меланхолично потёр колени вздрагивающими руками. Иван закончил описание своих приключений и расслабился, усаживаясь удобнее на камне, подогретом внутренним теплом Земли.
– Хорошо, Ваня, – вздохнул Симон, с участием глядя на усталое, заросшее щетиной лицо КЕРГИШЕТА. – Ты и вправду сделал всё хорошо… Фантастически хорошо. Хотя, честно скажу, у меня была всё-таки слабая, но надежда, что мешок Сола и он сам, будь он неладен, – легенда не более того… – Он несколько оживился. – Какой дьявольской выдумки был этот Сол. Ты правильно заметил. Поистине гений… или кретин… Но задумал и осуществил! И это за столько лет до нас, до исторического времени… Мне, признаюсь, хотя я в мешок Сола верил
